Пароход Бабелон. Афанасий Мамедов

      Стоило репродукторам смолкнуть, в воздухе сразу же стало меньше общественного: нечистого чесночного дыхания с кариозной гнильцой, перебиваемого резким подмышечным духом и другими не очень приятными запахами запущенных интимных зон.

      Загустевшая в толпе кровь побежала, понеслась теперь пешеходным джазом в сосудах.

      Улицам вернули их названия, витринам – отражения действующих лиц парада-алле, приписанные к подворотням дворники с летающими метлами заняли свои позиции у ворот.

      Люди весело двинулись кучками в четырех направлениях с надеждой на то, что «находить и уничтожать» будут не их и не здесь.

      Ефим занял очередь за полной белой феминой с высокой неполиткорректной прической, двойным подбородком на затылке и прямой веснушчатой спиной, от которой исходил терпкий аромат то ли «Красной Москвы», то ли «Белого Берлина». Полез в карман за медяками.

      Оглянулся и вдруг, под плакатом «Превратим СССР в страну индустриальную!», увидел Новогрудского-младшего.

      Златокудрый, искрящийся бог перемен и неожиданных встреч, все принимающий и всем довольный, смотрел на него, глазам своим не веря, и так улыбался, будто не Багирова только что слушал, а Морфесси[8] где-нибудь в «Штайнере».

      – Ефим, ты?!

      Герцель развел руками – единственный живой в окружении мертвых. Ефим немедленно покинул очередь, увлекая его в сторону: за ним тоже могли следить.

      – Да ты погоди, погоди, я не один. Ляля! Иди к нам. Каким ветром?..

      – Индустриальных перемен.

      – Снова с Марой разошелся?

      – И не сходился.

      – Я же зимой вас видел вместе. Не переживай, мы тебе тут быстро невесту найдем. – Тут он спохватился. – Лейла Уцмиева. – Оглянулся по сторонам. – Княжна Уцмиева. Ляля, позволь представить – Ефим Ефимович Милькин. – Снова оглянулся по сторонам. – Если бы ты, Лялечка, знала, какое за ним прошлое…

      – Герлик, давай отойдем в тихие улочки.

      – А что я сказал? Ляля, Ефим в прошлом – красный командир.

      – А в настоящем? – спросила княжна, сверкнув беспартийными глазами.

      – Прозаик, журналист и драматург.

      – Покамест только кинодраматург, – поправил Ефим.

      – Скромняга, скромняга, – и по плечу похлопал друга. – Что думаешь по поводу этой, с позволения сказать, речи? – спросил светский Герлик.

      – Ты помнишь домик палача в Зальцбурге? – Взгляд Ефима сейчас не смогло бы растопить и бакинское солнце.

      – Ты что имеешь в виду, тот дом палача, рядом с которым никто не хотел селиться? – Герлик обнажил ослепительно-белые зубы – мечту чопуровских опричников.

      – Именно. Надеюсь, ты понял меня.

      Герлик хотел что-то сказать, но Ефим перебил его.

      – Вы