Кукловод. Александр Домовец

      Поутру Никита стоял в людской толпе, окружившей Красную площадь, и пустым взглядом смотрел на лобное место. Там, на маленьком столике, покоился истерзанный, поруганный труп царя. На грудь ему положили лицедейскую маску, в рот издевательски воткнули дудку.

      В четвёртом часу пополуночи ударил набат на Ильинке, а следом зазвонили колокола и других московских церквей. Поток, состоявший из выпущенных преступников и простолюдинов во главе с боярами, устремился на Кремль. Впереди, с мечом в одной руке и распятием в другой, на коне ехал князь-изменник Василий Шуйский.

      Стража почти не сопротивлялась. Колебались и стрельцы. Кто-то сказал боярам, что надо послать за царицей Нагой: пусть она, де, подтвердит, что это её истинный сын.

      Царь, между тем, отчаянно метался по дворцу, рвал на себе волосы, и, наконец, в попытке спастись, решил выскочить в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для праздничной иллюминации. Но, поскользнувшись, упал на землю с большой высоты и сильно расшибся. Стрельцы подняли его, положили на каменный фундамент разрушенного Годуновского дворца, и стали отливать водой.

      Тут приехала Нагая. Чуть взглянув на бесчувственного, окровавленного Дмитрия, она заявила, что он – окаянный самозванец, и что раньше она его признала своим сыном из одного только смертного страха. После этого участь царя была решена. Его тут же пристрелили. Тело обвязали верёвками и потащили по земле из Кремля через Фроловские ворота. Убитого Дмитрия на потеху черни положили на Красной площади, а в ноги бросили труп верного Басманова, защищавшего своего господина до последнего вздоха…

      Кто-то потянул Никиту за рукав. Обернувшись, Маленин увидел чисто одетого, похожего на купца средней руки, человека. Ростом он был высок, а в плечах широк, лицо имел с правильными чертами, но побитое оспой, волосы светлые, глаза карие… В этих глазах Никите почудилось вдруг что-то знакомое.

      – Чего тебе? – спросил он с обмирающим сердцем.

      Вместо ответа человек выразительно кивнул в сторону: давай, мол, отойдём.

      Выйдя из толпы, человек огляделся, и, приблизив лицо к Никите, сказал ему на ухо:

      – Аз есмь порождение Божье.

      Никита бухнулся на колени.

      – Государь, – еле вымолвил он пересохшими губами.

      – Тише, – сказал человек, поднимая Никиту. – Какой там государь? Нет никакого государя. Есть купец Дормидонт Конев. А ты – мой приказчик. И сегодня мы по торговым делам едем из Москвы в Тверь. Вот так-то.

      Никита во все глаза смотрел на человека. Другое лицо, другое тело, другие волосы… Но в походке, во взгляде, в манере говорить было нечто, мучительно напоминавшее Дмитрия. Он вздохнул.

      – Пойдём, Никита, – мягко сказал человек, обнимая его за плечи. – Пойдём, слуга верный.

      – Сейчас, я только вот… Сейчас…

      Никита снова окунулся в людское море. Пробившись через