Архив Смагина. Юрий Пивоваров
Она молчит, я тоже. Я не в обиде – так положено, так всем будет лучше. Видно, известия хорошие там, на биостанции получены. И вот что интересно: выходит, и царская наука морю и живности, в ней живущей, внимание уделяла. Работала для пользы общей, народной получается. И сейчас работает для общего блага. Значит, не все там, в том режиме, было прогнившее и бесполезное. Повнимательней надо быть, как бы в запале дров не наломать. Если польза есть, зачем ломать? Подправить, озадачить, кадрами надёжными обеспечить – и пусть далее работает. Кому плохо?
15
Тролль
В доме горит свет, на улице почти ночь. Виктор видит себя в оконном стекле, как в зеркале. Соглашается – зрелище, скажем так, не очень. С удивлением констатирует: дома одному не страшно. И на улице не страшно. И в окно смотреть не страшно – и со светом, и без оного. А вот если жалюзи опустить, нехорошее чувство зарождается: кто-то через щёлки пытливым и недобрым глазом… Потому он и не опускает.
В мозг осторожно пробираются и медленно вкручиваются нездоровые мысли. Может, авария – медикаментозный сон или кома… Может, приступ сердечный или с капиллярами что случилось – застрял тромб, не питается мозг… И тогда все происходящее – это не наяву, это всё плод больного воображения. Сделают ещё укол-другой, пройдёт немного времени, кризис минует, и он проснётся, ударит свет в глаза, как тогда, давно, после операции, и он постепенно начнёт возвращаться в реальный и не такой уж, как он теперь понимает, тяжёлый и безрадостный мир… Виктор очень хочет заснуть – не получается. Где-то было снотворное. Но алкоголь и снотворное – паршивый союз. Он закрывает глаза, считает, пытается окунуться в детские воспоминания, прокатывается волна лёгкости, он слабеет и не может пошевельнутся, что-то пытается доказать отцу, которого давно нет, он не понимает, что его нет, и говорит с ним, как с живым. Он верит: сейчас, ещё немного и будут получены ответы на все без исключения вопросы, но отец разворачивается, медленно уходит, и со спины – это уже кто-то другой, чужой, случайный. Виктор уже гладит большую собаку, которой у него никогда не было, она слегка покусывает ему пальцы, язык мокрый и прохладный. Стоп! Почему светло? Светло, потому что утро. А он опять не спал, он опять разбит, и силы вытекают, как из старой ржавой бочки, через многочисленные и не поддающиеся ни счёту, ни латанью дыры.
Виктора бросило в холод, затем в жар. Холодный липкий пот – уже норма. Печёнка, точно печёнка – не выдерживает. Вспомнил! Он вытер ладонью лоб и рванулся к книжной полке. Ноги – как ватные, чуть не потерял равновесие, качнулся, удержался. Схватил последний пакет, достал бумаги. Какой, к дьяволу, клад? Тот служака тогда, на похоронах Васькиных, сказал: запомните номера сектора и захоронения. Это на случай, если кто-нибудь через время пожелает посетить могилу товарища или позаботиться о ней. Вот так – Васька перестал быть Васькой, он стал номером. Когда поминали, кто-то перебрал и громко, навязчиво об этом говорил. Кто? Какая теперь разница.
И