Ермак. Тобол-река. Владислав Лесков
отведает нашего гостеприимства.
Ногаи выдернули из ножен свои кривые сабли, не желая сдаваться без боя.
В ответ казаки направили на ногаев пищали.
– Опустите сабли, – приказал старший ногай своим людям. Они еще пожалеют об этом.
– Ой, напужал, – рассмеялся Иван Кольцо.
Он схватил главного ногая за грудки и злобно прохрипел ему в лицо: – Не бывало такого, что бы вольный казак за ногая-собаку сожалел. А будешь дальше пасть открывать, утоплю в Волге, как пса бешеного.
Ногай испуганно попятился, кивая головой.
– То-то же, – Иван оттолкнул ногая к реке.
– Вылезайте собаки! – крикнул он, стоявшим по колени в воде остальным ногаям.
– Чего шары разявили?
Ногаи спрыгнули с коней и бросили сабли у ног казаков.
Они стояли, сгрудившись, словно загнанные охотниками волки и затравленно озираясь по сторонам.
– Мы еще встретимся шайтан, – прошипел один из ногаев, протягивая запястья для веревки. Он оглянулся, обшаривая взглядом бескрайний горизонт, но вокруг расстилалась лишь голая степь, покрытая высушенным ковылем и налитые свинцом облака.
Больше десяти лет прошло, как Иван Кольцо покинул свой родной хутор на обрывистом берегу Дона, и присоединился к ватаге таких же отважных казаков, грабя ногайские караваны волею судеб, оказавшиеся у него на пути. Ехали молча, изредка оборачиваясь на ногаев, которым связали руки их же веревками.
Ногаи заметив на себе пристальный взгляд казаков, отворачивались и про себя шипели какие-то ругательства, которые собственно никто из казаков не понимал, и потому было все равно. Лишь бы тихо сидели. А так, чего с них нехристей возьмешь, шипят и пусть шипят себе на здоровье.
Бескрайнюю степь укутало золотое покрывало заходящего южного солнца. Жаворонки и соловьи стихли в ожидании ночи. Им на смену пришли трели вечерних цикад и кузнечиков. Ватага казаков молча ехала среди зарослей степной полыни и ковыля.
– Скушно браты, – произнес один из казаков едущий впереди всех, – может споем. И казаки затянули унылую казацкую песню горькую, как судьбинушка русского народа под гнетом бояр, да воевод царских. Многие из них покинули свои станицы, не желая мириться с произволом казацких старейшин. Некоторые вернулись с Ливонской войны, и застав свою хату сгоревшей дотла, подались на Яик или Волгу-матушку.
Иван догнал старшего ногая и хлопнул его по плечу: – Ладно ногай, не серчай, то воля казацкая. Что в степи, то наше.
– Будет тебе воля, – прошипел про себя старший ногай. – Воля и царская милость.
Ногайский посол хорошо знал суровый нрав русского царя, смертию лютой казнившего, что простого смерда, что родовитого боярина. Никому царь спуску не давал. Держал царство свое Иван в ежевых руковицах. И катился по земельке русской не то стон, не то бабий плач. Сразу и не разберешь.
Знал это ногай, потому и не беспокоился. А настоящее письмо от хана, не подложное было хорошо зашито в подол кафтана и давало