Огненный дождь. Денис Субботин
приглашение за княжеский стол, испокон веку – награда и поощрение. Но Сувора эта награда не порадовала. Князь давил в себе свою нелюбовь к дворскому – понятно, князю честь делает, да самому дворскомуо не слишком приятно…
А стол был накрыт так, как любил поутру Лютень – совсем немного еды, всё больше огурчики да капустка. Ни капли вина или пива – квас да морс. И так – всегда. Князь предпочитал проводить день на свежую голову.
Сувор поначалу замер за левым плечом князя – на своём обычном, когда не было Думы, месте. Лютень резко обернулся и так глянул, что дворского этим взглядом унесло. И принесло на скамью подле князя. И пока Сувор не сел, князь за еду, скромную не по-княжески, не принялся.
– Княже, – начал было Сувор, но теперь Лютень был занят едой, ел с молодым аппетитом, который буквально переполнял его и прерывать его трапезу не стоило. Пришлось ждать, да ещё и самому давиться едой под тяжёлым взглядом князя.
– Вот! – удовлетворённо сказал тот, придирчиво выбрав и аппетитно вгрызшись зубами в крепкий, ядрёный огурчик. Свеженький, малосольный…
– Что, княже? – растерянно спросил Сувор.
– Хоть поел, лешак старый, – ухмыльнулся Лютень. – А то всё в трудах, в работе… Посоветоваться с тобой некогда.
– Посоветоваться… со мной? – растерянно переспросил Сувор. – О чём?
– Да хотя бы… вот! О Умиле и Ярославе, – с деланным удивлением воззрился на него князь. – Скажи ещё, ты ничего не ведаешь. Ты, Сувор!
– Княже… – растерянно пробормотал Сувор. – Да нет там ничего! Старый Сувор не соврёт, ты ведаешь… Ярослав верен тебе и знает своё место! Что?!
Лютень так кисло смотрел на него, словно вместо огурца съел неспелую сливу.
– Сувор… Да кто тебе сказал, что я – против?! Ярослав отличный сотник, через год-два тысячником станет… если доживёт при его-то характере. Тысячник дружинный для младшей княжны – партия достойная. А потом и вовсе воеводой станет. Сувор!
– Княже, так я разве против? – хитро усмехнулся дворский. – Сестра твоя… Она – против! Не ведаю уж, что у неё на сердце, а Ярославу даже взгляд не дарит.
– Вот! – поднял палец князь. – И я о том. Бабья хитрость страшнее военной. И разрушительнее! Если б она Ярославу улыбалась или хотя бы смотрела в его сторону, тогда всё было бы понятно. Но она ж его старается не замечать. На последней охоте приставил охранять, за всю дорогу словом не перемолвилась… Мне донесли! О чём это говорит?
– О чём? – тупо переспросил дворский.
– Постарел ты, Сувор, – с сожалением в голосе вздохнул князь. – Это о том говорит, что она боится. Своей любви. Любви Ярослава. Вот ты, Сувор, и должен узнать её истинные мысли. Ибо девке уже семнадцать вёсен, самое время Ладе[1] в ножки поклониться! Тебе объяснять, что нужно делать?…
Сувор растерянно почесал бритую по воинскому обычаю голову, с которой одиноко и потерянно свисал оседлец…
– Да нет, не надо, – тихо сказал он. – Постараюсь, княже.
Тут, очень кстати, внутрь