Карл Брюллов. Юлия Андреева
В памяти всплывают фигуры, хочется спрятаться, защититься, что ли… черт. – Ты уж прости меня Петечка, Петр Карлович, я ведь теперь пред тобою, все равно что в церкви на исповеди. Как на духу все готов рассказать, но вот только, что нужно, а что и лишнее? Скажи, брат, а дома ли несравненная Уленька? Что-то давно я ее не видел?
– Дома, куда ей деваться, чай попросим, и придет.
Запись в альбоме Клодт фон Юргенсбург, баронессы Иулиании, сделанная Карлом Брюлловым:
«Нет, так жить больше нельзя! Есть только один дом в Петербурге, в котором я отдыхаю средь блаженства и мира. Это ваш дом, где царит прекрасная Уленька… Ах, как же я завидую тебе, Петруша!»
– И то отрада, а я грешным делом уже подумал, не прихворнула ли, не дай бог. Так о чем еще рассказывать? Или, может, довольно? Как полагаешь, о чем будут спрашивать?
– Расскажи про Аделаиду. – Я отложил перо, разворачиваясь лицом к вдруг притихшему, и как будто бы даже уменьшившемуся в размерах, Карлу. – Если конечно это можно? Тоже ведь спросить могут, надобно заранее быть готовым.
– Ну да, ну да. Ты ведь у нас человек военный, ты должен стратегию и тактику противника учитывать, а тесть мой непременно вспомнит про Аделаиду Демулен. Только тут уж и я отпираться ведь не стану. Что было – то было. В общем, сия француженка досталась мне, как бы это лучше выразиться, по наследству от русского пенсионера, художника и большой умницы Сильвестра Щедрина, прославившегося своими итальянскими пейзажами. Собственно он, до последнего работал таскался по жаре, пока черная желчь с кровью не пошла у него горлом. Все боялся остановиться, по русской привычке, погоду упустить, только погода в Италии совсем иное, нежели в Петербурге или скажем в Москве, почти всегда солнечно и прекрасно. Всякий день удобен для желающих выехать на пленер. Каждый день, даже после обильных возлияний, солнце ловил, сам уже желтый весь ходил, даже белки глаз желтые, от этого самого солнца итальянского, не иначе. Знал, что умрет, и все одно, остановиться не смел.
Вот тогда-то в Неаполе и передал он мне записочку с адресом прекрасной Аделаиды. Мол, вот тебе брат Карл моя француженка, позаботься о ней, когда меня не станет.
Француженка! Одно только это «француженка» голову кружило. Несся к ней в наемной карете, передать, что болен Сильвеструшка, а сам точно на крыльях любви. Нежная… бледная, хрупкая, акварельная… ей не следовало меня так сильно любить. Я ведь жениться не собирался, и в верности не клялся, с нее ничего не требовал. Мне во все времена без венца сподручнее что ли было. Ренонс[8], впрочем, тебе не понять. Закружил хоровод наяд, тянет то ли к солнцу, то ли в пучину, поди разберись… Тебе брат хорошо с твоей Уленькой. Добрая она у тебя, понимающая. Сколько раз с ней в карты играл, о жизни рассуждал. Клад – твоя Уленька, настоящий клад. Ты уж держись ее. Поговоришь бывало с твоей женой, и на душе полегчало, я от того у вас во все времена и люблю бывать, что тепло тут и покойно.
А вот
Ренонс – отсутствие нужной масти в картах.