Испепеляющий ад. Аскольд Шейкин
Где сообщалось: Петроград пал, в Москве рабочие и солдаты свергли советскую власть?
– Вы читали?
– В Ельце. Через несколько дней после нашей встречи.
– И полагаете, я не имел права такое публиковать? Это была мечта. Мечтать надо.
– Ну, я-то… А Николай Николаевич очень тогда удивился. Посчитал, что для одного номера слишком густо. Нечего будет сообщать во всех следующих.
Долго молчали. Ликашин закрыл глаза, откинулся на спинку стула. Чиликин беззвучно шевелил губами.
– Этот ваш Николай Николаевич человек зарубежный, – потом проговорил он. – Сердце его не в России.
Подошел официант, наклонившись к Чиликину, что-то сказал. Тот встал:
– Прошу прощения. Я ненадолго.
– Кокаинист, – Ликашин с отвращением смотрел вслед Чиликину. – За этим товаром и побежал… Экая прорва! Другой, если нюхает, так не пьет, а этот… Пошлейшая личность. Едва терплю. Но совсем из другой оперы. У вас нет желания сегодня побывать еще в одном месте? Заглянуть на минуту. Для кое-кого это важно… Насколько понимаю, человек вы достойный. Иначе я бы не стал с вами откровенничать.
– А ваш приятель?
– И что? С официантом вы рассчитаетесь. Допьет, дожрет. Рад будет, что больше достанется… Идеализировать никого нельзя, мой друг. Плел: «Мечта… мечтать надо…» Кисель. Пузыри на воде!.. Власть – это не только пряники раздавать.
– В моем положении есть одна сложность. – Шорохов вопросительно смотрел на Ликашина. – В Таганроге комендантский час. Я приезжий. Поздно будет, и до гостиницы не дойдешь. Патрульные остановят.
– Остановят, – удовлетворенно согласился Ликашин. – Но, идя со мной, никому ничего объяснять не придется. Мои полномочия тоже значительны, – помолчав, он добавил: – Хотя и не распространяются до Парижа.
«А Мануков и тебе не безразличен, – подумал Шорохов. – Настолько, что предо мной ты корежишься. Давай, давай… Но почему?»
Это был зал с рядами кресел, занятыми весьма изысканно одетой публикой. В глубине зала, на эстраде, стоял высокий и стройный офицер в черном мундире с ярким, как капля свежей крови, крестиком ордена Святого Владимира на груди.
Пройдя по проходу между рядами почти до середины зала, Ликашин остановился. Впереди были свободные кресла, но дальше он не пошел. Жестом подозвал Шорохова.
От эстрады доносился ломающийся в страстном напряжении голос:
– …Поймите, что это не революция! То, что происходит в России, началось в Германии, и оттуда идет дальше. Это хаос и тьма, вызванные войной из своих черных подполий. Обманщики и лжецы выдают злейшую тиранию за порыв к свободе русского народа. Это безбрежный хаос. Бесформенный, всепроникающий бунт…
– Златоуст, – Ликашин горячо дышал в ухо Шорохову. – Не жалеете, что я вас сюда привел?
– Нет, конечно.
– …Каждый отдельный француз, англичанин, американец, итальянец, швед, индус и кто бы то ни было! – доносилось от эстрады. – Пусть ваши правительства дадут оружия и деньги. Вы, люди, дайте самих себя…
– А вы мне нравитесь, – обняв Шорохова за талию и все так же горячо