Испепеляющий ад. Аскольд Шейкин
рискнул. Не очень и обманет, в общем. Правда, отдаст почти всю нынешнюю наличность. Сложность немалая.
Опасливо косясь на филера, Чиликин продолжал:
– Телеграфируйте, телефонируйте. До Ростова семьдесят верст. Поезда ходят. Может, наконец выехать на авто.
– А если я его не застану в Ростове?
– Ваши заботы. Послезавтра я уезжаю. Вообще из России, – он еще раз качнул головой в сторону филера. – И, знаете, я ухожу. Завтра под вечер зайдите. Торжковская восемь. На подоконнике будет гореть лампа. Дверь окажется не на запоре.
– Нам еще не подали.
– Пойдемте. Все гораздо серьезней, чем полагаете.
Они вышли на улицу.
– Разойдемся на перекрестке, – сказал Чиликин.
Они так и сделали, но, едва свернув за угол, Шорохов остановился. Темнота только начала сгущаться. Улица еще просматривалась на всю длину. Шли какие-то женщины, старики. Никого больше.
Так что же? Слежка была вовсе не за Чиликиным, а за ним самим, как и вчера? И теперь этот человек в сером пиджаке, в галифе за ним наблюдает?.. Но тогда то, как он, Шорохов, сейчас ведет себя, глупость вдвойне. Уходить. Ничего больше не остается. Филер проводит до гостиницы, потом кому-то где-то об этом доложит. Примут к сведению. И что из того?..
На следующий день, под вечер, Шорохов пришел по чиликинскому адресу.
Дом был кирпичный, в один этаж. Высокое крыльцо с чугунным, узорчатым козырьком вело к дубовой двери с темной от времени бронзовой ручкой в виде гусиной шеи. Еще издали заметил: на подоконнике, за шторой, тусклый огонек. Оглянулся. Улица пустынна, сумерки. Отчетливо что-либо можно различить лишь шагов на сто, не больше.
Помнил: «Дверь окажется не на запоре». Но дверь-то еще и приотворена! Об этом Чиликин не говорил. Что бы ни было, а входить надо.
Не вынимая из кармана наган, Шорохов на ощупь перевел предохранитель, снова огляделся. Безлюдье, прежняя тишина.
Перешагнул порог.
В прихожую выходило три двери. Толкнул правую. Она верней всего вела в комнату, где на подоконнике горела лампа. Сразу увидел Чиликина. Он лежал на полу лицом вверх. Глаза были открыты. У головы темным кругом растеклась кровь.
Шорохов отступил в угол комнаты, в черный прямоугольник, образованный тенью распахнутой двери. Оттуда оглядел комнату.
На полу, среди канцелярских папок, бумажек – перевернутые ящики письменного стола.
Вытащили, вывалили все, что в них было.
Дверцы книжного шкафа распахнуты, книги разбросаны по полу, многие из них раскрыты веером.
Искали какой-то листок, конверт, который мог быть в книгу заложен.
Стулья тоже перевернуты. Кожа сидений вспорота. Искали и там. Значит, в ящиках, в книгах, того, что интересовало, не нашлось.
Тишина по-прежнему была полной. Ни с улицы, ни из глубины дома не доносилось никаких звуков.
Поднявшись на цыпочки, Шорохов подошел к Чиликину, наклонился, приложил руку к его груди. Мышцы одеревенели. Пригляделся: кровь на полу – сухое пятно. Убит не меньше шести часов назад.
Но