Кот и крысы. Далия Трускиновская
там народишко случился какой-то суетливый, – в порядке оправдания степенно молвил Тимофей. – Сами под руку суются. Да еще этот господин идти с нами не пожелал.
– Он упирался и чушь нес, мы в него кружку мадеры влили, его развезло, – продолжал Федька. – Решили – чем на Лубянку через пол-Москвы, лучше на Пречистенку, опять же – мало ли кто его с утра отыскивать примется, так лучше, чтобы у вас тут нашли, мало ли чье чадушко…
– Да уж, чадушко, – согласился с Федькой Архаров. – Еще раз узнаю, что вы в «Ленивку» повадились, – ей-Богу, выпороть велю. И Клавароша с вами вместе.
– Так ведь для пользы дела! – воскликнул обиженный Федька.
– И выпороть – для пользы дела. Опять же, конюшню обновить надо.
Архаров совсем недавно завел свой выезд и очень им гордился. Даже без дела порой заглядывал и к лошадям, и в каретный сарай. Кучера Сеньку ему самолично князь Волконский приобрел и подарил – Сенька славился тем, что при самой отчаянной гоньбе ни одной кареты еще не опрокинул. А гоньбы обер-полицмейстеру хватало – должность такая.
Никодимка застегнул овальные пряжки башмаков, и Архаров встал.
– Ты, Федька, не дурак, а хуже дурака, – сообщил он подчиненному. – Дома, что ли, напиться нельзя? Вон полезай ко мне в третье жилье (тут он ткнул пальцем в потолок) и пей без продыху хоть неделю! Там пусто, бить некого, ломать нечего! А то от ваших проказ уже вся Москва стоном стонет!
– Так не собирались же, само вышло! – вступился за друга Тимофей. – Мы, ваша милость, тихонько посидеть хотели, без шума, ей-Богу, выпить по стопочке, закусить…
Никодимка, наслушавшийся подобных объяснений, интереса к ним более не имел. Сгребя в охапку шлафрок и рубаху, направился было из кабинета прочь, да оказался у окна и застрял.
– Барин Николай Петрович, к нам гости!
Шагнул к окну и Архаров. Очень не ко времени был бы еще один визит.
К воротам подъехала большая берлина, к которой сзади была привязана верховая лошадь, гнедая о трех белых чулках, на ней сидел мальчишка в ливрее. Кучер вступил в переговоры с дворовым мужиком, тем временем дверца открылась, и за кованой решеткой явилась долговязая фигура в преображенском мундире, очень знакомая, попрыгала, разгоняя кровь, нахлобучила треуголку…
– Тучков! – воскликнул Архаров. – Никодимка, дармоед, беги, лети, зови!
Но Никодимка уже бежал, летел, мчался по ступенькам.
– Федя, забери этого страдальца, – велел Архаров. – Тащите его наверх, стул ему поставьте, да не забудьте запереть. Клаварош, ты останься.
Федька с Тимофеем подняли рыдающего Кирилу Вельяминова и, опять же под локотки, вывели на лестницу.
Никодимка доставил Левушку наверх с такой гордостью, будто сам привез его из Санкт-Петербурга сквозь ружейную пальбу и пушечный гром. И тут же вернулись Федька с Тимофеем.
Архаров встретил Левушку без внешнего восторга.
То есть, он, несомненно, был рад, очень рад – насколько вообще был способен к таким чувствам. Вот только проявить этого не умел и даже