Утопия-авеню. Дэвид Митчелл
стучу в стекло – а оно матовое, ничего не видно. Я цепляюсь за трубу, как коала, но в руках сил не осталось, а ногам упереться не во что. Снова стучу. Безрезультатно. Все, думаю, приплыли. И тут вдруг на третий стук половинка окна поднимается. Высовывается Литл Ричард – налаченная прическа, тоненькие усики – и видит, что за окном мальчишка болтается на честном слове и просит так жалостно: «Мистер Ричард, дайте автограф!»
Мимо проезжает автобус, вода из-под колес фонтаном заливает лобовое стекло Зверюги.
Дин ведет машину вслепую, пока вода не стекает.
– Эй, не останавливайся на самом интересном месте, – требует Грифф.
– Ну, он втащил меня внутрь, начал отчитывать за то, что я чуть сдуру не убился, а я себе думаю: «Класс! Меня сам Литл Ричард ругает!» Потом он спросил, с кем я пришел. Я и объяснил, что с братом, только брат в пабе, сказал, как меня зовут и заявил, что тоже хочу стать звездой. Он поостыл и говорит уже по-доброму: «Знаешь, сынок, с фамилией Моффат в звезды не выбьешься». А я сказал, что мамина девичья фамилия – Мосс, ну, он и говорит: «Дин Мосс – это другое дело» – и подписал мне фотографию: «Дину Моссу, который взбирается к звездам, от Литл Ричарда». Потом кто-то из его помощников провел меня к выходу, мимо того самого вышибалы, который меня не пустил. Так мое приключение и закончилось. Рэй и его приятели мне сначала не поверили, но я им показал фотографию.
На дорожном указателе надпись: «Брайтон, 27 миль».
– А фотография у тебя сохранилась? – спрашивает Грифф.
– Не-а. – «Сказать, что ли?» – Отец ее сжег.
– Почему? Да как он мог?! – ужасается Эльф.
«Эх, людям зажиточным такого никогда не понять».
Шрам на верхней губе Дина едва заметно подергивается.
– А, долго рассказывать.
– Нина Симон в клубе у Ронни Скотта, – говорит Эльф.
Зверюга тарахтит по деревеньке Хэндкросс.
– Мне было семнадцать. Родители в жизни не пустили бы меня одну в Сохо, но Имоджен и парень из нашей церкви вызвались отправиться со мной в логово Сатаны. Я с пятнадцати лет украдкой бегала на баржу Кингстонского фолк-клуба, когда она причаливала в Ричмонде, но Нина Симон – это высший класс. Она вплыла в «Ронни Скоттс», как Клеопатра на барке. Платье с черной орхидеей. Жемчуга размером с гальку. Она села и объявила: «Я – Нина Симон», типа, возражения не принимаются. И все. Никаких тебе «Спасибо, что пришли» или там «Выступать перед вами – большая честь». Это мы должны были благодарить ее за выступление. Это нам выпала большая честь. Вместе с ней были барабанщик, басист и саксофонист. Все. Она исполняла такой фолк-блюзовый сет: «Cotton-eyed Joe», «Gin House Blues», «Twelfth of Never», «Black Is the Colour of my True Love’s Hair»[25]. Безо всяких разговоров. Без шуточек. Без сердечных приступов. Какая-то парочка в зале стала перешептываться, так Нина Симон на них посмотрела и спрашивает: «Мое пение вам не мешает?» Они прям сгорели со стыда.
Дорожный указатель извещает, что до Брайтона осталось двадцать миль.
– При всем моем восхищении и уважении я никогда не
«Осоловелый Джо», «Блюз выпивох», «Двенадцатое никогда», «Цвет волос моего любимого – черный»