Одиссея капитана Блада. Рафаэль Сабатини
которые считали необходимым подвергнуть Англию очищению. Меня удовлетворяла докторская карьера в Бриджуотере, тогда как люди лучше меня проливали свою кровь, чтобы изгнать грязного тирана и его мерзавцев-придворных…
– Мне кажется, вы ведете изменнические разговоры, – прервала она его.
– Надеюсь, что я достаточно ясно изложил свое мнение, – ответил Блад.
– Если услышат то, что вы говорите, вас запорют плетьми.
– О нет, губернатор не допустит этого. Он болен подагрой, а у его супруги – мигрень.
– И вы на это полагаетесь? – бросила она презрительно.
– Вижу, что вы не только никогда не болели подагрой, но даже не страдали от мигрени, – заметил Блад.
Она нетерпеливо махнула рукой и, отведя на мгновение свой взгляд от собеседника, поглядела на море. Ее брови нахмурились, и она снова взглянула на Блада:
– Но если вы не повстанец, то как же попали сюда?
Он понял, что она сомневается, и засмеялся.
– Честное слово, это длинная история, – сказал он.
– И вероятно, она относится к числу таких, о которых вы предпочли бы умолчать.
Тогда он кратко рассказал ей о том, что с ним приключилось.
– Боже мой! Какая подлость! – воскликнула Арабелла, выслушав его.
– Да, Англия стала «чудесной» страной при короле Якове. Вам не нужно жалеть меня. На Барбадосе жить лучше. Здесь, по крайней мере, можно еще верить в Бога.
Говоря об этом, он посмотрел на высившуюся вдали темную массу горы Хиллбай и на бесконечный простор волнуемого ветрами океана. Блад невольно задумался, как бы осознав под впечатлением чудесного вида, открывшегося перед ним, и свою собственную незначительность, и ничтожество своих врагов.
– Неужели жизнь так же грустна и в других местах? – печально спросила она.
– Ее делают такой люди, – ответил Блад.
– Понимаю. – Она засмеялась, но в смехе ее звучала горечь. – Я никогда не считала Барбадос раем, но вы, конечно, знаете мир лучше меня. – Она тронула лошадь хлыстом. – Рада все же, что ваша судьба оказалась не слишком тяжелой.
Он поклонился. Арабелла поехала дальше. Негры побежали за ней.
Некоторое время Блад стоял, задумчиво рассматривая блестевшую под лучами солнца поверхность огромной Карлайлской бухты, чаек, летавших над ней с пронзительными криками, и корабли, отдыхавшие у набережной.
Здесь действительно было хорошо, но все же это была тюрьма. В разговоре с девушкой Блад преуменьшил свое несчастье.
Он повернулся и мерной походкой направился к группе беспорядочно расположенных хижин, сделанных из земли и веток. В маленькой деревушке, окруженной палисадом, ютились рабы, работавшие на плантации, а с ними вместе жил Блад.
В его памяти зазвучала строфа из Ловласа[15]:
Железные решетки мне не клетка,
И каменные стены – не тюрьма…
Однако он придал этим словам новое значение, совсем противоположное тому, что имел в виду поэт.
«Нет, –