Отрок. Сергей Павлович Проскурин
к этому времени наша семья уже давно жила в Ростокино.
Но пока идет 1953 год, и я играю с детьми около дома. Обычный вечер обычного дня, и как обычно идет с работы знакомая тетя, которая всегда со мной здоровалась и дарила конфету. Почему она это делала, я не знал. Тетя не была подругой моей мамы, никогда не бывала у нас в доме, а просто жила в соседнем подъезде. Но я уже привык, что она всегда угощает меня конфетой.
В этот день тетя так же поздоровалась со мной. В ожидании получения своей конфеты я подбежал к ней, но она ее почему-то не дала. «Может быть, забыла? – подумал я. – Если так, то надо ей напомнить». И я попросил… Тетя смутилась и сказала, что у нее нет конфеты, и порывшись в сумочке протянула мне сушку. Я схватил ее, сказал «спасибо» и побежал играть, тут же забыв о конфете.
Через какое-то время из окна второго этажа, на котором была наша квартира, раздался необычно строгий мамин голос:
– Сережа, домой!
Привыкший слушаться маму и не ощущая за собой какой-либо вины, я побежал домой. Мама встретила меня очень сердитой. Я не понял почему.
– Ты что, просил у тети конфету?
А я уже и забыл об этом. Ведь я не просил, а спросил, напомнил тете про конфету.
– Я не просил, – быстро ответил я.
– Зачем ты врешь? Тетя пришла и принесла для тебя конфету, которую ты у нее попросил!
Мама взяла в руки воспитательный инструмент, которым для нее служил портновский сантиметр, и быстро оказала воспитательное воздействие. Воздействие было скорее эмоциональным, чем физическим, но очень сильным. Небывало сильным! Лицо мамы всегда было ласковое и веселое. Даже когда хмурилось или сердилось, оно всегда оставалось слегка лукавым и добрым. А тут оно покраснело от искреннего негодования.
– Как ты мог попросить?!
Я тогда не понял, в чем заключался мой проступок, но в меня, в мое подсознание навсегда встроился мамин императив.
Никогда ни у кого ничего не проси!
Этому императиву я подчинялся и не мог его ослушаться всю последующую жизнь. Это был блок, выставленный на уровне подсознания, который мне так и не удалось преодолеть, хотя я и пытался.
Надо признаться, что иногда это приносило какую-то пользу.
Где-то в 1959-м или 1960-м году, гуляя с друзьями по ВСХВ (а может быть уже и ВДНХ), мы зашли в павильон, в котором находилась иностранная делегация. В основном в ней были женщины. Увидев детей, а кроме нашей компании в павильоне было еще несколько детских групп, они стали раздавать мелкие сувениры. Дети тут же обступили делегацию и наперебой стали просить подарки. Я также стоял среди них, но физически не мог заставить себя попросить. Блок, установленный мамой в три года, был непреодолим. Я смотрел на этих добрых женщин и молчал. Наверное, мои глаза выражали и мое желание, и страдание от невозможности его высказать. Одна из женщин раздвинула кучку ребят, обступивших ее, и сделала несколько шагов ко мне, протягивая коробку из-под конфет, и что-то сказала переводчице.
– Ты,