Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь. Сергей Николаевич Галикин
не, -отрешенно махнул рукой Кузьмич, пряча глаза, – один Бог ево знаеть, где он ноне. Ты, Андрейка, не пошел бы в мою кузню? Молотобойцем? Харч справный, да и так… не обижу?
Андрей слабо и грустно улыбнулся:
-Я ить, дядя Панкрат, с превеликим удовольствием бы… Што мне? Да тока опосля болезни я пока и х…р свой не удержу, не то што молот. Окрепнуть бы мне надобно.
-Ну гляди. Поправляйся… Коли што, где кузня сам знаешь, – Кузьмич вздохнул и с интересом потрогал его почти новенький толстого английского сукна френч под распахнутой шинелью, – товар-то знатный… Ишь, ноне Красну армию как мундирують…
-Так… энто, -Андрей усмехнулся, на его бледных щеках чуть проступил румянец, -все трофейное, дядя Панкрат. Беляки иной раз так драпають, што полные склады барахла нам достаются. Справные бронепоезда бросають, не то што…
-А ты не боис-ся, Андрейка, што…, -Панкрат оглянулся, хитровато сощурился, показав пальцем на большую красную звезду, нашитую на буденновку ,-опять беляки возвернутся? Ить… они тут же тебя и…
-Не боюсь, дядя Панкрат, – посерьезнев, твердо ответил Андрей, глядя поверх головы Кузьмича, куда-то вдаль, в туманную степь, -ихнее дело теперя – швах!.. К ним уже добровольно нихто из мужиков не уходить… А те, што есть – разбегаются. А што такое сами казаки, без пехоты? Так, шайка…
Как-то среди темной февральской ночи забрехали вдруг повсюду собаки, ударили где-то в низине под хутором со стороны Песчанки несколько винтовочных залпов. И стихло.
Дня через три прошел осторожный слух, что на станции в бараках держат пленных казаков и солдат. Ежели найдется у кого родня, то солдат иной раз и отпускают, за откупные.
И тут же засобирался на станцию Панкрат, авось что выйдет! «…Эх, Митрошка, Митрошка… Царствие тебе небесное… Какой же был молотобой!»
Едва поставил на колодки задок рундука, чтобы помазать тавотом сухие обугленные ступицы колес, вышла из хаты Терентьевна, насупилась, кинулась было отговаривать:
-Черти тебя, прости Господи, туда несуть!.. Сидел бы, не рыпался уже!.. Энто тебе не их благородия! Стрельнуть дурака али посодють!..
– Молчи, холер-ра! – отплевывался, не оглядываясь, Кузьмич, густо накладывая синеватый тавот на ржавую тележную ось, -а молотом махать ты, курица старая, мене будешь?! То-то! Иди к… своим горшкам!..
Наутро, едва наклюнулось на чистом желтоватом горизонте скупое мартовское солнышко, по крепко схваченной ночным морозцем дороге и тронулся.
Оставив кобылу с рундуком у знакомой вдовицы, кумовой племянницы, в тесном дворике, притулившемся к голым молодым ветлам аккурат у самой путейной водокачки, перекинувши через плечо сидор с харчами, не спеша двинулся вдоль насыпи.
Станция, хоть и три пути всего, вся забита паровозами да вагонами. На платформах грозно выставили незачехленные жерла трехдюймовые орудия, стоит гам, как на базаре, где-то слышно гармошку, ласковый степной ветер треплет застиранное солдатское исподнее, развешанное