Дороже самой жизни (сборник). Элис Манро
видом сел за парту. Он не стал возражать против игры. Через несколько минут он включился в нее, выкрикивая смешные и нелепые ответы и не просто неправильные, но явно выдуманные названия. А потом, постепенно, стал понижать голос. Все тише, тише – до бормотания себе под нос, до шепота, до того, что вообще уже ничего не стало слышно. Ничего. Таким абсурдным приемом он захватил контроль над происходящим. Весь класс молча шевелил губами, подражая доктору. Дети не сводили глаз с его лица.
И вдруг он громко зарычал, и все расхохотались.
– Чего вы все на меня уставились? Этому вас учит ваша учительница, да? Пялиться на людей, которые сидят и никого не трогают?
Большинство детей засмеялись, но некоторые по-прежнему не сводили с него глаз. Они жаждали новых забавных выходок.
– Идите отсюда. Идите хулиганьте где-нибудь в другом месте.
Потом он извинился передо мной за то, что прервал урок. Я начала объяснять, почему решила сделать уроки больше похожими на настоящую школу.
– Понимаете, я согласна с вами насчет стресса, – серьезно заговорила я. – Я согласна с тем, что вы написали в своей инструкции. Я просто подумала…
– В какой инструкции? Ах, в той! Это просто обрывки мыслей. Отнюдь не заповеди, высеченные на мраморе.
– Я хочу сказать, если дети не слишком плохо себя чувствуют…
– Конечно, я уверен, что вы правы. Это не имеет значения.
– А то мне показалось, что детям скучно.
– Ясно, и незачем разводить церемонии, – сказал он и пошел прочь.
Потом остановился и обернулся, чтобы нехотя извиниться:
– Мы поговорим об этом в другой раз.
Я подумала, что другого раза не будет. Доктор явно считал меня надоедливой дурой.
За обедом санитарки сказали, что утром кто-то умер на операционном столе. Значит, мой гнев был неоправданным, и я почувствовала себя еще большей дурой.
Во второй половине дня я была свободна. У моих учеников был длинный тихий час, и мне иногда хотелось взять с них пример. У меня в комнате было холодно – как и во всем здании, гораздо холоднее, чем в квартире на Авеню-роуд, хотя мои бабушка с дедушкой и выкручивали регулятор батарей на минимум из патриотических соображений. И одеяло тоже было очень тонкое. Странно, – казалось бы, туберкулезные больные нуждаются в тепле и уюте.
Впрочем, у меня-то туберкулеза нет. Может быть, санаторий экономит на удобствах для здоровых людей.
Я была сонная, но заснуть не могла. Над головой скрипели колесики – это больных на кроватях выкатывали на открытые веранды, чтобы подвергнуть воздействию ледяного воздуха.
Здание, деревья, озеро больше ни разу не казались мне такими, как в самый первый день, когда меня поразила их тайна, их мудрость. В тот день я поверила, что невидима. Сегодня мне казалось, что это неправда и никогда не было правдой.
Вон учительница. Чего это она?
Смотрит на озеро.
Зачем?
Видно, ей больше заняться нечем.
Везет