Стальной альков. Филиппо Томмазо Маринетти
лица, на которые падают струи имматериального молока. Они пьют длинными глотками, затем быстро все вместе облизывают губы пылающими рубиновыми языками, огненными змейками на серебряном лице.
Безграничная нежность надавливает на лесистую гору, которая постепенно спускается до последних конусов, окружённых растительностью Портофино[63], ангельской ванны. «Идите сюда, сюда, горы, скалы, террасы и сады; в мягкой воде вы отдадитесь!»
В полном экстазе лунные экипажи затягивают низкими голосами песню, полную тихой меланхолии, которая поднимается, поднимается, поднимается, расширяясь, медленно останавливается, вновь падает, изнурённая. Но вот, внезапным скачком она вновь взлетает вверх, на это облако из тёплого ослепительного снега. Голос дрожит на белом длинном «до» с такой нежностью, что захватывает во сне сады, покоящиеся на море, и душит за горло деревья, пробудившиеся в мучительном желании заплакать. На длинных лунных шлюпках теперь подняты все вёсла, с лопастей стекают жемчужины в ожидании, что торжественное пение снова окончательно спустится со слишком холодных облаков в телесное лоно залива.
Дом наслаждений развратно простирает террасы и ступени, страстно изогнутые балюстрады, колючие алоэ, самоубийственные розы, обвивающие перила, и рамы, украшенные звёздами и отделанные морскими водорослями. Шелееест, шуршааание, голубиное воркооование волн на могилах, похищенных у кладбищ, и колыбелях, привлеееченных запахами моооря.
Сад удовольствий обещает волшебный праздник приглашённым. Под дубами и зонтичными пиниями оркестрик из нервов и волокон, дрожащие смычки стыдливости, кларнеты сонных стад, бубны-сердца, похищенные из детской груди, перекличка соловьёв где-то близко, поскольку их коленца слышны отчётливо.
И вот соловьи появляются из маленьких густолиственных туннелей и прививают алмазную кровь своего пения на разветвлённые артерии молчания, под пальмами, напоминающими о мечтательной душе Нила. Прибывают первые приглашённые: офицеры и солдаты-инвалиды. Они ступают в синкопированном ритме по скрипящему гравию аллей. Косые рывки и рваный ритм, стряхивающий общий экстаз.
Но их хорошо встречают, разливаются трели и веером рассыпаются звонкие жемчужины среди потока ароматов.
Ночные тени и силы лунной нежности не раздражают, но обволакивают тысячью ласк эти драгоценные человеческие тела, обглоданные алчущей битвой.
Некоторые показываются на круглых террасах, иллюзорных форштевнях с высокими флагштоками и спящими знамёнами. Они совсем иные, по сравнению с теми, кто раздувает, как мехами, кровавый огонь в наступательных потасовках.
Другие ходят, покачиваясь, как по зыбким мосткам, напоминающим об океанском пароходе. Каждый калека движется порывисто, будто преследуя свою утраченную конечность, которая, само собой, вовсе не спит вечным сном на прифронтовом кладбище, а, напротив, живёт преображённой жизнью имматериальной плоти в лунном кильватере. Там, наверху,
Портофино (итал. Portofino) – небольшой рыбацкий город, находящийся в провинции Генуя.