Дериват. Дмитрий Олегович Котенко
резцов которого наложилась бы на заковыристые бугорки скважинных штифтов неразрешенной тайны. В конце концов мужчина пошел дальше – к береговой линии.
Всестороннее изучение опустевшего места не показало чего-либо интригующего. Продолжительная – вплоть до моря – непрерывность узких улиц, их непоколебимое равнодушие, с которым употреблялись оттенки белого на жилых или иного рода домах. Проявившаяся лишь среди устрашающего однотипностью бельма роскошная россыпь статных мини-асьенд на первой линии, хоть и пискляво, но все же могла заявить о тяге города к материально-пространственной динамики. Однако ни одна градостроительная инициатива теперь не имела смысла, потому что некому было ее воплощать: жители безвозвратно покинули населенный пункт – неизвестно, когда, неизвестно, почему.
Крео Спри стоял точно на разделительной полосе автодороги, тип ее асфальтной разметки явно не предусматривал трафик высотных эшелонов под скайстеры. Потерянный во времени пришелец посмотрел сначала в одну сторону дороги, а затем в другую: оба участка полотна мертвецки простирались вдаль – зубцы умной подошвы были первыми за многие века гостями, что вступили на битумную чешую впавшего в спячку Ёрмунганда.
Спри обернулся к городу, уставившись на проулок, из которого секундами раннее вышел. Только сейчас он заметил разросшиеся по крышному плато города кривые лианы. Трупы их змеевидных отростков уродливо покачивались от ветра, что скорбящей аурой неприкаянного призрака прогуливался по покинутым живыми душами переулкам, тавернам, гостиницам и прочим опустевшим местам. Когда-то ровно обстригаемые тисы неподобающе их аристократической родословной обрюзгли и из стройных изящных пилястр раздались в опухшие всклокоченные ежи. Плющ нагло пробирался под ставни жилищ, словно наглец, закравшийся грязной лапой под юбку невинной девицы, и, разбив окна, уже раскидывал свое ползучие потомство в забытых людской ухоженностью помещениях. Дороги потрескались, и из них также прорывалась Бог весть какая растительность, способная в свете редкого солнца наконец-то увидеть свою сущность. Сквозь все эти нахальные тентакли, обхватившие присосками причинные места городской архитектуры, сквозь стращающий шепот скрываемого за ветром бездонного одиночества проявлялось обреченное лицо гиганта, поросшее вьющейся бородой минувших столетий. Этот обессиленный каменный исполин, как будто впервые за казавшееся бесконечным время увидел человека и от неудержимых эмоций, вызванных переживаемой разлукой с миром, не хотел отпускать гостя. Он протяжно завывал вихрями местами усиливавшегося ветра, в котором выражалась вся драма нелегкой участи изгоя. Едва моросивший дождь был его слезами, источаемыми почти высохшими железами опущенных рафштор. Крео испытал неизгладимое чувство жалости, которое дополнило не без того переполненную цветами вселенской обреченности вазу его внутреннего сада состраданий.
Внезапный звон,