Коленька. Николай Михайлович Долматович
по-моему, там всё наоборот, в кукурузной муке немножко ржаной, – глядя на бабку Ульяну с правотой на лице смело заключил дед Федор.
Дед Федор был для Коленьки большим авторитетом, потому, что был на войне, и там как он всегда говорил, потерял свою ногу. Жил дед со своей старухой недалеко, рядом, в конце улицы и был для Коленьки почти соседом. Дети его уже все давно стали взрослыми и, как говорил дед, убежали из колхоза в город. Коленька слышал много рассказов о войне. В войну дед был пулеметчиком и как он говорил, хорошим пулеметчиком, лучшим в роте. Коленьке помнились рассказы деда о войне.
–Косил я этих фрицев из своего «Дегтярева», как траву косой. Много я их на тот свет с нашей земли отправил, – рассказывал дед.
–Они пойдут в атаку, а я жду, когда командир роты команду даст. Ротный меня любил, в бою всегда при себе держал, потому, что я стрелял метко, – продолжал он.
–Подпустим фашистов поближе, команду ротный даст, я поставлю на прицеле сколько надо расстояния, и давай их косить, они как снопы с ног валятся, а пули свистят вокруг, по пулемету стучат, головы поднять невозможно! – вспоминал дед.
–Постреляем, постреляем с одного места и быстрее менять позицию. Но однажды, то ли замешкались, то ли увлеклись. Общим не повезло нам. Накрыли немцы нас снарядом. Дойдя до этого места дед глубоко вздыхал и на минуту останавливал свой рассказ. Молча курил. Лицо его при этом становилось задумчивым и хмурым.
–Очнулся в госпитале. Сначала не понял где я. Тишина, все в белом ходят, тепло, сухо, после фронта думал, в раю оказался. Весь в бинтах, чувствую – ноги нет. Тут скоро и узнал, что из всей нашей роты нас трое осталось. И ротный, и мой помощник по пулемету погибли, а мне ногу оторвало и сильно контузило, – рассказывая о своем последним бое, говорил в конце дед Федор.
Из другой стороны слышались недовольные высказывания в адрес недавно укоренившегося, нового в деревенской жизни порядка, в обеспечении хлебом.
–Надо опять самим печь – слетело заключение с уст одной из старушек.
–Всю свою жизнь этим занимались, вот и дальше надо продолжать, – говорила она.
–Ага, печь. Я уже и дежу на другие дела приспособила, а в формах все эти годы курей кормлю. – Нам ведь власть что сказала? – что готовый, в магазин возить будут,– вдруг вспомнив, возразила ей вторая. Все притихли, призадумавшись, вспоминая и о своих порушенных для этого дела снастях, восстановить которые после длительного перерыва будет делом непростым.
– А где муки взять? – после небольшой тишины опять заботливо зазвучало в кругу.
–Теперь совхоз, зерно не дают, а деньги платят. В колхозе хоть палочки за трудодни ставили, а зерна на них немного давали. А на нонешние копейки и этого не укупишь, раздалось из уст третьей.
–Как же, весь день работай, а хлеб печь, – ночью что ли, – не соглашаясь, сопротивлялась четвертая.
–А я уже и жернова разобрала, а мельницы теперь нет, – прозвучало из чьих-то уст запоздалое сожаление и о своих порушенных для дела