В объятиях дождя. Чарльз Мартин
статического электричества волосами, и смотрел вниз со своего насеста на втором этаже, но мое дыхание затуманивало оконное стекло и окутывало луну мглистым ореолом. Громадные стога, обернутые в белый пластик, выстроились у дальней изгороди и служили фоном для трех или четырех лошадей в теплых попонах и нескольких оленей, тихо пасущихся в зарослях озимой ржи. Голубоватая луна освещала заднее крыльцо и амбар; пастбище как будто плавало в медленных волнах тумана. Даже тогда, если бы я мог оседлать этот туман и выехать из полей в осенней позолоте, то я бы пришпорил коня, вздернул удила и направил его прямо к солнцу, не оглядываясь назад.
Именно так я и спал – завернутый как луковое семечко, – потому что так он обращал на меня меньше внимания. Когда это происходило, возмездие обрушивалось на меня. Примерно через год, когда мы обнаружили, что у меня есть брат, я самонадеянно подумал, что меня будут пороть вдвое меньше, поскольку у него будет новый объект для наказаний. Но на самом деле мои тяготы удвоились.
Я вытер нос рукавом байковой пижамы, распрямился и соскользнул с верхней койки, где луна озарила меня и отбросила мою тень на полу. Мою – и тень Питера Пэна. Мисс Элла понимала, что я расту, поэтому купила мне пижаму-комбинезон на несколько размеров больше. Кожаные подошвы тихо скребли и шуршали по полу, пока я на цыпочках крался к стулу, где лежал мой ремень с двумя кобурами. Затаив дыхание, я застегнул ремень на поясе, проверил патроны в шестизарядных револьверах, покрепче натянул ковбойскую шляпу и выглянул за дверь.
В углу, на расстоянии вытянутой руки стояла моя бейсбольная бита – двадцатишестидюймовый «Луисвилль Слаггер». Удары кремнистых обломков оставили на ручке многочисленные вмятины и заусенцы, сделав ее колючей и шершавой, но Мозес отшлифовал ручку и сделал ее достаточно тонкой для моей детской руки. Я ухватил биту обеими руками, выровнял костяшки пальцев и закинул ее на плечо. Я собирался пройти мимо двери Рекса, и мне было нужно иметь наготове любое оружие. Я никогда не знал, дома он или нет, но я не собирался рисковать. Если он здесь и если он хотя бы шевельнется, то я вдарю ему битой по голени, выпалю из обоих стволов, а потом вырвусь на волю, как летучая мышь из подвала, пока он будет вопить «слова из третьей заповеди»[1].
Последние несколько недель я ломал голову над несколькими вещами, которые как будто не имели никакого смысла. Почему у меня нет мамы? Почему отец никогда не приходит ко мне, а когда он появляется, то почему он постоянно кричит, пьет и ругается? Почему у меня от этого ноет в животе? Вот о чем я думал.
В комнате Рекса было тихо и темно, но это не обманывало меня. Грозовые облака бывают такими же темными, пока не грянет гром. Я опустился на четвереньки и пополз, упираясь локтями, как солдат под огнем, мимо распахнутого зева двери в комнату Рекса и быстро вперед, не мешкая и не заглядывая внутрь. Моя фланелевая пижама почти беззвучно скользила по натертому деревянному полу. Чаще всего, когда Рекс проводил несколько часов или даже дней за разглядыванием дна очередного стакана, он даже не всегда включал свет в комнате. Я мало что знал, но хорошо понимал, что темнота в комнате еще не означает отсутствия Рекса. Я снова пополз вперед. Мысль о нем, сидящем в кресле и наблюдающем за мной, а потом встающем и идущем ко мне… У меня участилось дыхание, на лбу выступили капельки пота, но за грохотом собственного сердца я не слышал ни храпа, ни криков.
Миновав дверной проем, я вытер пот со лба и подтянул ноги к себе. Когда я не услышал шагов и не ощутил, как тяжелая рука опускается мне на загривок и рывком вздергивает на ноги, то потянулся к лестничным перилам, закинул ногу наверх и съехал вниз на мраморную лестничную площадку первого этажа.
Когда я оглянулся через плечо, то не увидел Рекса, но все равно побежал. Если он был дома, ему еще придется поймать меня. Я пробежал через библиотеку, курительную комнату и рабочий кабинет, потом через гостиную с таким большим камином, что внутри можно было спать, через кухню, где пахло жареной курицей и бисквитами, оттуда на заднее крыльцо, где пахло затхлой водой, по пастбищу, где пахло свежим конским навозом, – и наконец, к домику мисс Эллы, где пахло поцелуями и объятиями.
По словам мисс Эллы, мой отец поместил в местной газете объявление насчет «помощи по дому» уже через неделю после моего рождения. Тому было две причины: он был слишком гордым, чтобы нуждаться в помощи «няньки», и он отправил мою мать, работавшую по вечерам с бумагами в его офисе, искать работу где-нибудь еще. Не менее двадцати человек откликнулись на его объявление, но Рекс был придирчивым… что выглядело странно, с учетом его случайного выбора секретарш и младших сотрудниц. Как-то после завтрака мисс Элла Рейн, сорокапятилетняя бездетная вдова и единственная дочь сына бывшего раба из Алабамы, позвонила в его дверь. Звонок звенел целую минуту, и после соответствующей паузы – Рекс не хотел выглядеть cлишком поспешным или нуждающимся в помощи – он открыл дверь и окинул ее долгим взглядом поверх очков для чтения. Рекс прекрасно мог читать и без них, но, как большинство вещей в своей жизни, он носил их для проформы, а не ради дела.
Сложив руки перед собой, она стояла в белой нейлоновой юбке, какие обычно носит домашняя прислуга, с гольфами до колен и в
«Не произноси имени Господа, Бога твоего, всуе, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно». – Исх. 20:2–17.