Я отвернулась. Джейн Корри
ты не мог оставить ее дома в постели? – спросила я вместо этого.
Мне пришлось повторить дважды, прежде чем отец ответил. Наверно, он не мог много говорить, потому что совсем не ел в те дни, хотя в дверь постоянно звонили люди, приносящие запеченную баранину, яблочные пироги и еще какую-то штуку под названием «фон дю». А чтобы нормально соображать, нужно нормально питаться. Мама всегда так говорила.
– Гробовщик должен сделать, чтобы она прилично выглядела, – ответил он наконец.
– А что такое гробовщик?
– Это тот, кто… кто заботится о таких людях, как твоя мама.
– Но она и так хорошо выглядит, – возразила я. – Ты сам всегда ей это говорил. – Это правда. У мамы мягкие темные волосы, а ее кожа пахнет розами. И тут я вспомнила цвет ее лица, когда мы виделись в последний раз, и мою грудь вдруг сжало так сильно, словно ее обмотали гигантской эластичной лентой и стянули что есть мочи. – Меня не волнует, что она немного желтая. Я просто хочу ее увидеть.
– Бедный ягненочек, – пробормотала мисс Гринуэй, которая пришла к нам, чтобы «помочь слегка прибраться».
Но отец смотрел в окно с таким выражением лица, будто ожидал, что мать сейчас покажется на дорожке и откроет входную дверь.
Вспоминая все это сейчас, я жалею, что отец взял меня с собой посмотреть на тело мамы. Неужели он не понимал, как сильно это на мне отразится? Едва ли в те дни это было таким обычным делом, как теперь, когда маленьких детей берут с собой, даже если хоронят их родителей. Но, несмотря на случившееся потом, я верю, что отец хороший человек. Наверно, он думал, что это поможет мне смириться с утратой.
Каковы бы ни были причины, подробности того ужасного дня до сих пор неизгладимо запечатлены в моей памяти. И сейчас, когда прошло столько лет и я сижу в камере, я не могу запретить своему мозгу прокручивать их снова и снова.
Снаружи похоронный салон выглядел как закрытый магазин. В книгах, которые я читала, это слово обозначало гостиную. Здесь же было целое здание с белыми занавесками на окнах и светлыми пластиковыми цветами в вазе на столике рядом с большим золоченым крестом. Человек в черном костюме провел нас в заднюю комнату. Было так тихо, что я слышала собственное дыхание.
Глаза матери закрыты. Ее лицо больше не выглядит желтым. Она вся белая и блестящая.
– Что у нее с подбородком? – воскликнула я. Он был совсем другой формы – вытянутый и заостренный, как мое лицо в кривом зеркале на ярмарке, куда меня однажды водили родители.
– Все дело в мышцах, милая, – отозвался человек в черном. – Они обвисают, когда люди умирают.
– Но она не могла умереть! – закричала я. – Она просто… ушла! Ты сам мне это сказал, папа! Разве нет?
Я вцепилась в его руку, отчаянно дергая за рукав.
– Пусть она проснется, папа! Заставь ее!
Его голос звучал так, словно он его выдавливал, как зубную пасту из почти пустого тюбика:
– Я не могу, Элли. Ее тело больше не работает.
– Тогда исправь его! – рыдала я. Разве он не починил наш бойлер после того, как тот «продолжал мигать» при повторном