Айдахо. Эмили Раскович
на колени. Когда все тело заныло, она заставила себя посидеть так еще немного, а потом еще, чтобы придать достаточно веса тому моменту, когда девушка сжала руку Элиота, потому что Джун – и это было единственное, что Энн знала наверняка, – мечтала о таком моменте для себя.
В тот день Энн впервые позволила себе ощутить вероятность – вполне весомую, – что Джун нет в живых.
Как только Энн повесила трубку, ее захлестнуло чувство вины. Так было и в предыдущие пять раз, когда она звонила в тюрьму, и каждый раз она потом долгое время не могла смотреть Уэйду в глаза. Не считая самой отправки книги, это были единственные случаи, когда ее воображение простиралось в реальность, оборачивалось настоящей угрозой.
Пытаясь унять угрызения совести, Энн поднимается с пола и направляется к фортепиано. Едва дыша, она начинает играть по памяти в надежде, что взметнувшиеся где-то внутри обвинения поулягутся.
Но в ее памяти хранится и голос Уэйда. Он оттягивает кончики нот, как органный пункт, ноющая боль: иногда на долю секунды я забываю. Мне кажется, что Мэй и Джун живы, что это Дженни умерла. А мы пытаемся как-то протянуть без нее.
Так и есть. Они пытаются понять, найти друг в друге недостающий фрагмент. Энн впуталась в эту таинственную историю, вторглась в его прежнюю любовь, притронулась к запретному. Затесалась туда, где ей не место. На книжную полку в тюрьме. В тюрьме, где протекает вторая половина жизни Уэйда.
А потом я вспоминаю: я могу написать ей письмо. Мне тошно от того, что такое возможно.
Ей тоже тошно – прикасаться к тем клавишам, которых касалась когда-то Мэй. Столько лет прошло, столько фантазий, а ей все не верится, что Мэй и впрямь больше нет.
Зато Уэйд понимает это как никто другой. Она даже представить себе не может, каково ему. А что будет, если он обо всем узнает? Что он почувствует, представив, как Дженни проводит пальцем по корешку, достает с полки книгу, находит в ней обрывки своего прошлого?
Энн закрывает глаза и подается вперед, выталкивая себя из этого ужасного дня. Она исполняет композицию, которую играла в студенческие годы в Дареме. Некоторые такты стерлись у нее из памяти, но она так ловко это маскирует, будто их никогда и не было. Заменяет их вариациями.[6]
Но за музыкой не спрятаться, и она прекращает. Комнату наполняет фортепианная тишина. В окно она видит мужа, идущего в мастерскую по грязному, заснеженному саду.
Он отворяет дверь и скрывается внутри.
Чтобы найти прощение в его близости – она не будет сознаваться, просто постоит рядом, позволив ему любить ее своей несведущей любовью, – она выходит из дома и пересекает сад. Она слышит, как он мурлычет какую-то песенку, слышит звон металла. Он стоит к ней спиной, склонившись над подносами. Что-то зажато у него в ладони.
Она подходит к нему и кладет ему на спину руку. Он оборачивается, улыбается грустно и удивленно, затем разжимает ладонь. В ней деревянная рукоять ножа. Большим пальцем он смахивает забившуюся в
Университет в одноименном городе на северо-востоке Англии.