Сопротивление материала. Том 2. Мучительная сладость бытия. Виктория Травская
к двери со словами: «Ну, наконец-таки!»
За дверью стоял растерянный молодой участковый.
Следующие несколько дней Валя помнила смутно. Участливые лица близких и совсем незнакомых людей, тёплую Катину руку, шершавую ладонь отца, мучительную процедуру опознания, бессмысленные вопросы милиции. Похороны. Её руки всё время искали и прижимали к себе Борьку, как утопающий хватается за обломок разбитого корабля. Катя предложила забрать мальчика на время похорон, но Борька вцепился в мать обеими ручонками и ревел: «Неееет! Не пойдуууу! Мааааама!!» И Кате пришлось уступить. Так он и заснул калачиком на диване у отцовского гроба, положив белобрысую головку матери на колени…
Но самое страшное, как оказалось, началось потом, когда Петю похоронили. Когда прошло спасительное отупение, вызванное шоком, и стали возвращаться чувства. Оказалось, что Петька, такой лёгкий и непритязательный, стал частью её самой, и теперь эта часть, оторванная с кровью, мучительно болела. Душа отказывалась мириться с образовавшейся пустотой, и эта открытая рана непрерывно сочилась кровью и слезами. Валя целыми днями сидела на их с Петькой кровати и невидящими глазами смотрела в стену. Ей хотелось кричать от боли, но она жалела отца и свекровь, которая, не доехав до Тамбова, пересела на обратный поезд и теперь вела долгие, вполголоса, печальные беседы с Михалычем, перемежаемые длинными паузами. После первого бурного горя она как будто смирилась и теперь только тихо плакала, машинально занимаясь домашними делами.
Вале хотелось умереть. А вдруг рай действительно существует и их души встретятся? Она обдумывала способы. Лучше всего, конечно, напиться снотворных таблеток – безболезненно и не так безобразно, как вешаться. Но потом она вспомнила, что самоубийство вроде бы тяжкий грех, и значит, покончив с собой, она лишит себя шанса там, за чертой, встретиться с Петей – в том, что душа её мужа попадёт в рай, у неё никаких сомнений не было. Странно, но именно этот довод оказался решающим для женщины, воспитанной в духе атеизма. О сыне она в такие минуты старалась не думать, трусливо отодвигая его образ на край сознания: острое горе, как и острое счастье, делает человека эгоистом.
Но вечером свекровь или отец приводили Борьку из садика, мальчик нерешительно подходил к кровати, и Валя жадно смотрела на сына, отыскивая в нём Петькины черты. Бесспорно отцовскими в нём были высокий выпуклый лоб, подбородок с ямочкой и, конечно, белокурые густые волосы. А вот глаза, хоть и с Петькиным разрезом, странным образом получились чёрными, как у матери.
На девятый день пошли на кладбище. А наутро Валя отправилась на работу. Свекровь оставалась до сороковин, потом они с отцом и Борькой отвезли её на вокзал и посадили на поезд, пригласив приезжать в любое время.
Фабричные, словно сговорившись, старались вести себя как обычно, не докучали сочувствием. Но всё-таки исподволь оказывали маленькие знаки участия – старались доставлять ей поменьше хлопот, следили, чтобы она что-нибудь ела, приносили чай. Она знала, что уже никогда не будет прежней, но всё же собирала себя по частям,