Платье королевы. Дженнифер Робсон
в парке Беркли, пока часы на Биг-Бене не пробили четверть девятого. Тогда она прошла по тихому переулку Мейфэра, остановилась перед нужной дверью и дрожащей рукой дернула за шнурок колокольчика.
Ей открыла девочка, на вид не старше Энн.
– Доброе утро.
– Доброе утро. Я по поводу работы. Ученица вышивальщицы.
Девочка с улыбкой кивнула и сказала, что Энн пришла по адресу, а затем повела ее наверх, чтобы встретиться с начальницей вышивальных мастерских.
Мисс Дьюли оглядела Энн с ног до головы и спросила, есть ли у нее опыт вышивания, на что та робко и честно ответила – нет. Мисс Дьюли такой ответ почему-то понравился, она удовлетворенно кивнула и сообщила Энн, что возьмет ее на работу, что платить ей будут семь шиллингов и шесть пенсов в неделю, а приступить нужно в следующий понедельник.
– Семь и шесть? – Ее мать усмехнулась, хотя столько не зарабатывала ни одна из школьных подруг Энн, устроившихся помощницами в магазины или стенографистками. – Весь заработок уйдет на дорогу.
В следующий понедельник Энн начала работать у Хартнелла и первые несколько месяцев жила как в тумане. Позже она поняла: мисс Дьюли выбрала ее именно потому, что Энн ничего не знала о вышивке, а значит, ее не пришлось переучивать. У Хартнелла всякую работу было принято делать на совесть, приемлемым качеством считалось только совершенство, и никак иначе.
От бдительного ока мисс Дьюли не мог укрыться ни один изъян: если одна-единственная бусинка была пришита не той стороной, если на вышивке гладью топорщился один стежок, или даже если одна блестка оказывалась тусклее соседок – мисс Дьюли все замечала. А заметив, она приподнимала левую бровь, и на губах появлялась знакомая заговорщицкая улыбка. Мисс Дьюли словно давала понять: я тоже когда-то начинала подмастерьем и совершала такие же ошибки.
Впрочем, складывалось впечатление, что она всегда была такой, как сейчас, женщиной, чья миниатюрная фигура словно возвышалась над работницами вышивальных мастерских. В ее голосе едва уловимо чувствовался слабый отзвук западного говора, а ярко-голубые глаза подмечали любую мелочь. Мисс Дьюли всегда держалась уверенно и с достоинством, что Энн находила успокаивающим.
– Сосредоточьтесь на работе, что у вас перед глазами, и остальное уладится само собой, – любила повторять мисс Дьюли. – Оставляйте свои заботы за дверью мастерской и думайте только о задании мистера Хартнелла.
С тех пор жизнь принесла Энн столько забот, что хоть отбавляй, и случались дни, – а то и целые годы, – когда следовать совету мисс Дьюли было почти невозможно. Летом тридцать девятого внезапно скончалась мать Энн. «Сердце», – заключил врач. Потом война, «Блиц»[1] и ужас той ночи, когда погиб брат. Ей сказали, что он обгорел до неузнаваемости, даже обручальное кольцо на пальце расплавилось.
Затем последовали годы несчастья, и в Энн окрепла уверенность, что ничего, кроме несчастья, у нее нет и не будет. Дом на Морли-роуд, мастерские у Хартнелла и безымянная
«Блиц» – стратегическая кампания немцев по бомбардировке Лондона, 57 ночей подряд. (