Дубовый дым. Александр Новосельцев
карандашную надпись:
«Ето карточка изъ города Одессы натъ Черным морем. Ето карточка посылаю детямъ и жинкiй на память. Спочтениемъ квамъ вашъ супругъ Михайлъ Егоров Кутовъ. Кланяюсь Анне Степановней и жилаю от госпда Буго доброго здаровей и посылаю деткам отсовской благословение».
На других – дед в танкистском шлеме, маленький отец с семьей старшего брата, вернувшегося с войны. Отец на ней в коротких штанах с выглядывающими из-под них черными босыми ногами… Мама с подругой на фоне растянутой мятой простыни. Сам Павел, лет десяти, сидящий на стуле во дворе и выглядывающий из-за гармони…
Укладывая альбом и шкатулку в тумбочку, он увидел на дне ее рамку со стеклом. Достал ее и понял, чего так не хватало в комнате. Эта рамка с ретушированными портретами матери и отца в двух овалах всегда висела в большой комнате между окон. Он закрыл тумбочку, потушил свет, лег. Но сон не шел. Тогда он оделся и тихо, стараясь не шуметь, вышел во двор. Сел на скамью, закурил.
Тихо, незло перебрехиваются по селу собаки. Знакомо пахнет из закута. Слышно, как в нем вздыхает корова. Скрипнула дверь на веранде, вышел отец. Сел рядом, тронул Павла за колено.
– Ты какие куришь? С фильтром?
– Угу.
– Дай-ка одну.
– Ты ж теперь не куришь.
– Я понюхаю.
Павел полез в карман, достал пачку, протянул отцу. Тот вынул сигарету, понюхал:
– Сладкие… Сколько побудешь?
– Дня два.
– Чего так скоро? Погости.
– Да нет, дела, работа.
– Ну, смотри, не обижайся. – Отец тронул ладонью его колено.
– Бать… Я портрет заберу, в тумбочке. Ваш с матерью.
Отец помял сигарету.
– Возьми. – Покрошил ее на землю. – А довезешь? Со стеклом-то побьешь.
– Да я аккуратно. Завернуть только во что-то надо. Картонкой какой-нибудь стекло прикрыть или фанеркой. Найдешь?
– Чего-нибудь придумаем.
Помолчали. Отец о чем-то думал.
– Тяжело, ходить-то?
– А? Ходить? Ничего. Ты знаешь, Паш, а ты гармонь забери. У нее футляр плотный, портрет на дно положишь, стекло цело будет. А?
– А ты как? Без гармони? Нет, я не возьму.
– Бери-бери, мне теперь на ней не играть.
– А я, вижу, рука у тебя вроде как ничего…
– Да, отошла немного. – Отец мял пальцы другой рукой. – Только плохо пальцы чуют, вроде как немые стали, да и слабые. Ведро с водой – полное не выдерживают.
Положил ладонь на лавку, смотрел в сторону реки. Павел посмотрел туда же, коснулся его ладони:
– Бать…
Отец, как очнулся, повернувшись, мельком глянул на сына, встал.
– Ну, что, пойдем спать? Устал небось ехать-то?
– Да ну, ехать! Сиди себе.
– А я устал, как к тебе тогда ездил. Прямо извелся без дела. На работе – и то так не устаешь. Теперь, правда, с рукой-то как легкотрудник, язви ее! – Он кивнул в сторону дома. – Да и Мария Михайловна не дает ничего делать. Все сама. Корова, огород – все на ней. Картошку, считай, всю сама выбрала. Я, было, взялся за лопату, раза два