Отравители. Марджори Боуэн
дети… каждый должен принести жертву… если бы я не любила его! Он всегда обещал увезти меня отсюда… Спасите мою госпожу… Я думаю, они хотят… – Голос ее пресекся, она задыхалась. – Неужели это было преступлением? Меня обманули!
– Мадемуазель, во имя Господа, объяснитесь, – горячо настаивал Дегре. – Я не понимаю вашей отрывистой речи. Вы говорите слишком бессвязно. Дайте мне хоть какое-то имя, хоть какую-то зацепку!
– Петух, – прошептала мадемуазель Жакетта, – вы слышали петуха?
Дегре подумал, что сознание несчастной помутилось, и снова с жаром призвал ее сказать ему правду, по меньшей мере, дать ему, повторил он, какое – нибудь имя или зацепку. Он видел, что она отчаянно желает ответить, даже рискуя тем, что это отнимет ее последние силы. Ее глаза выражали муку, и она сделала судорожное дрожащее движение к нему, но тщетно. Он почувствовал, как ее худенькое тело расслабилось на подушке, которую он поддерживал. Она произнесла еще только одно слово, но бесполезное, это было название цветка – пинк[1] – гвоздика.
Молодой человек положил мадемуазель Жакетту обратно на кровать. Ее отец, который, не имея возможности подслушать, внимательно наблюдал их разговор, вышел из полумрака у окна и приблизился своей кошачьей походкой.
– Вы видите, месье, – вздохнул он, – она мертва.
– И дело полиции – найти того, кто ее убил, – ответил Шарль Дегре, внимательно взглянув на него снизу.
– Надеюсь, что вы его найдете, – произнес аптекарь, кажется, с искренним сожалением. – Она была моим единственным ребенком и была мне очень дорога.
Он склонился над дочерью, сложил ее руки на груди, закрыл ее глаза и неловкими нежными движениями пригладил ее спутанные черные волосы.
Умный и опытный наблюдатель, Дегре осматривался в комнате, ища что-нибудь, что могло бы ему помочь в этом деле, когда дверь вдруг стремительно распахнулась и вошла мадемуазель де Фонтанж. Потеря одной из любимых горничных при столь таинственных и ужасных обстоятельствах полностью обессилила ее. Она споткнулась у кровати и остановилась, плача, как ребенок, заламывая руки и кусая носовой платок, умоляя свою погибшую Жакетту взглянуть на нее, заговорить с ней – одно лишь слово, один взгляд!
– Мадемуазель, она умерла, – тихо и печально проговорил итальянский аптекарь и натянул простыню на лицо своей дочери. – Пусть покоится с миром. Вижу, что вы очень добры, – добавил он мягко, – раз вас так тронула судьба простой девушки.
Мадемуазель де Фонтанж как будто не расслышала этих слов, во всяком случае, не обратила на них внимания. Бросившись на расшитую постель, она легла белокурой головой на белое покрывало и зарыдала почти в истерике:
– Спаси меня, спаси меня! О, Господи, не позволь этому случиться со мной! Нет, нет, я уйду в монастырь, я уйду на край света!
– Чего она боится? – спросил Дегре, затем коснулся скрытого атласом плеча расстроенной дамы. – Мадемуазель, вы не должны так свободно говорить передо мною и перед вашим аптекарем. Разве у вас нет здесь друзей, тех, кому вы могли бы довериться?
Она
Пинк – pink (англ. – гвоздика)