В архивах не значится. Виталий Гладкий

      В Магадане штормило. Злой промозглый ветер врывался в бухту и волнами накатывался на берег. От его порывов трудно было удержаться на ногах.

      Чертыхаясь и пытаясь поплотнее запахнуть плащ, Савин перебежками от столба к столбу наконец добрался к подъезду дома, где жил старый гравер Журавлев.

      Дверь открыл сам хозяин.

      – Входите… Из милиции? Прошу сюда…

      Лысый грузный старик провел его в гостиную. Его круглое добродушное лицо не покидало приветливое выражение. Похоже, он был из славной когорты старых колымчан, которым любой гость в любое время дня и ночи не в тягость, а в радость.

      К сожалению, подумал Савин, таких людей с каждым годом становится все меньше и меньше.

      – Паша! – позвал Журавлев жену. – Накрывай на стол.

      Заметив протестующий жест Савина, улыбнулся.

      – У нас обед, – сказал он, – уж не побрезгуйте…

      На обед у супружеской четы Журавлевых был украинский борщ, жареная и копченая рыба, красная икра, маринованные грибы и овощной салат.

      – А по рюмашке? – спросил старый гравер.

      – Под такую закуску сам Бог велел, – весело ответил Савин.

      В квартире Журавлевых капитан сразу почувствовал себя уютно и непринужденно. Как будто он вернулся в родной дом, на «материк», где его ждали старики.

      Борщ был потрясающе вкусным. Капитан съел свою порцию без остатка и даже хотел попросить добавки, но постеснялся. Он неожиданно для себя набросился на еду с такой жадностью, словно не ел по меньшей мере два дня. Впрочем, в его холостяцкой жизни такие обеды случались нечасто. Это чтобы не сказать – очень редко.

      – Так что там у вас, Борис Викторович? – спросил Журавлев, когда они уединились.

      Старик раскурил трубку, и запах душистого импортного табака наполнил небольшую комнатушку, переоборудованную в мастерскую гравера.

      – Да понимаете, Григорий Кузьмич, тут такое дело… – принялся объяснять Савин.

      – Понятно… Паша, дай мне оптику.

      Журавлев сел за свой рабочий стол и взял лупу.

      – У вас фотографии… – сказал он несколько разочарованно. – Это хуже. Впрочем, не суть важно. Я, знаете ли, сейчас на пенсии, уже не работаю. Выполняю иногда заказы, в частном порядке. Не ради денег – руки к работе сами тянутся. Сорок лет просидел с резцом – это немало. И тридцать – на Севере. Вот дочь зовет к себе, в Питер, а я не могу. Прикипел душой к Магадану – и все тут. Ну-ка, взглянем…

      Журавлев долго всматривался в фотографии, недовольно хмуря кустистые брови. Наконец отложил лупу и задумался, поглаживая длинными пальцами гладко выбритые щеки.

      – М-да… Талант… – сказал он с ноткой ревности в голосе.

      Еще раз просмотрев фотографии, Журавлев вернул их Савину.

      – Редкий талант, – подтвердил старый гравер свой вывод. – И почерк своеобразный. Но сказать определенно, чья это работа, не могу.

      Заметив разочарование на лице Савина, он сконфуженно прокашлялся:

      – Кх, кх… И все-таки, думаю, это кто-то из троих – Григориади, Лоскутов и Меерзон. Больше