Дичь для товарищей по охоте. Наталия Вико
Князь явно обрадовался такому завершению разговора и сделал шаг по направлению к двери гримерной. Прозвучавший звонок на спектакль позволил Савве удержать его. Марии Федоровне сейчас визитеры ни к чему.
– Пойдемте-ка в зал, – заторопился Савва, увлекая за собой Голицына. – Спектакль-то уже начинается, а мы тут с вами разговоры разговариваем…
…На сцене дело шло к развязке. Иоганнес, расставшись с возлюбленной Анной, собирался покончить с собой, оставив записку…
– Иоганн! Бегите, ради бога, скорее! Да-да, я чувствую, что это так, он не может больше жить, – с отчаянием в голосе закричала Кетэ. – Я все сделаю все! Только не надо этого, не надо! – На ее лице было написано страдание. – О, Боже милостивый! Только бы он был жив! Только бы он мог еще услышать меня! – с молитвенным отчаянием прошептала она.
У Саввы перехватило дыхание. Талант, какой талант! Зал, замерев, наблюдал, как Кетэ, заметив письмо, подходит к столу, выпрямившись, с лицом, скованным ужасом догадки. Казалось, что ноги ее двигаются помимо воли. Она берет записку и, поднеся свечу к самому лицу, закаменевшему и как бы покорившемуся неизбежному, читает. И, тут же, как подкошенная, падает вместе с горящей свечой вперед.
Савва невольно сжал кулаки. Глаза защипало от стоящей в зале тишины. Было слышно, как кто-то всхлипнул. И, через мгновение, взрыв аплодисментов: «Браво, Андреева! Браво!» – на сцену полетели цветы…
Савва вышел в фойе.
«Она – богиня! Бесспорно – богиня», – думал он, в волнении направляясь к гримерным, куда пока еще не пропускали рядовых поклонников, но перед дверью Марии Федоровны в нерешительности остановился, пытаясь взять себя в руки.
«Богиня! Несомненно – богиня!» – билась в голове пьянящая, восторженная мысль.
– Са-авва Тимофеевич! – послышался из гримерной голос актрисы. – Не стойте в коридоре, входите. Я же знаю, что вы здесь! Я уже переоделась!
Морозов толкнул дверь и увидел улыбающуюся Андрееву, которая радостно протягивала ему руки.
– Спасибо за цветы. Прелесть какая! Таку-у-ю корзину роз в первый раз видела. Спасибо, милый, милый Са-авва Тимофеевич! – напевно поблагодарила она, ее темные глаза увлажнились.
Савва смущенно заулыбался, удерживая ее руки. Чуть дольше, чем позволяли приличия. И вдруг заметил на столике у зеркала записку.
– Это вам? Кто написал? – строго поинтересовался он, отпуская руки Марии Федоровны.
– Любопытство, знаете ли, признак дурного тона, – кокетливо рассмеялась актриса, – но от вас, друг мой, у меня секретов нет.
Взяв листок в руки, Андреева с видимым удовольствием прочитала вслух:
Когда кругом пестрят безвкусные наряды,
Твоя одежда нежной белизны.
Когда глаза других горят греховным блеском,
В твоих – лазурь морской волны.
– Как вам? – живо поинтересовалась она, прикусив нижнюю губку, чтобы спрятать улыбку.
– Что за пиит? – хмуро уставился на нее Савва.
– А-а,