Легион. Леонид Иванович Моргун
Мауриций! – радостно воскликнул Метелл, – Вот так встреча! Зачем ты сопровождаешь этого несчастного заморыша? Ищешь тему для очередной сатиры?
Щуплый черноволосый Гай Мауриций, однокашник Клавдия и его родственник со стороны жены, опустил взгляд и как-то нелепо пожал плечами:
– Я… Видишь ли, я у него на службе, Клавдий. Это… Меттий Кар.
Услышав это имя, Клавдий внутри содрогнулся,
– Меттий Кар? – негромко переспросил он. – Этот квадруплатор?[37]
– Совершенно верно, – подтвердил Мауриций. – Отъявленный мерзавец и гнуснейший из доносчиков. Сейчас мы были в суде, где он обрек на гибель достойнейшего Геренния Сенециона.
– И ты, всадник, ходишь в клиентах у этого негодяя? – изумился Клавдий, – Прости, я тороплюсь…
– Постой, Клавдий! – жалобно воскликнул Мауриций. – Не суди поспешно. Ведь я уже не всадник. Родня от меня отвернулась… И мне… мне надо на что-то существовать. Не идти же в могильщики.
– Почему ты оказался изгнанным из сословия?
– Меня погубила Мельпомена, – Мауриций застенчиво потупил взор. – Спектакль… Обычный любительский спектакль. Я в нем сыграл роль Улисса, очень смешную. Все говорили, что она мне удалась…
– Сумасшедший!
– Но мы и в самом деле не делали ничего особенного. Собрались только самые близкие друзья. Но кто-то донес на нас. Двоих казнили. Троих изгнали. А меня Кар пощадил. Он спас мое тело, но взамен выторговал душу. И теперь я кормлюсь за его счет, сочиняю для него стихи и речи… Он ведь глуп, как пробка, и спесив как Нерон. Ну, прощай, старина, – вздохнул он, – мне к утру надо приготовить эпитафию на смерть его дядюшки. Старик, правда, еще не умер, но активно готовится отойти к Харону. А Кар вертится ужом, не зная как ему угодить… Рад был тебя увидеть.
– Приходи завтра к портику Ливии после второго завтрака, часам к восьми, – предложил Клавдий. – Сходим вместе к Агриппе.
– С удовольствием, – улыбнулся Мауриций.
В июне этого года Императору Домициану (Цезарю Августу Германику) исполнилось сорок три года. Четырнадцать из них он стоял у кормила власти и правил рукой твердой и беспощадной. Немногие из патрициев, переживших правление Нерона, частенько сравнивали свирепость обоих императоров и сомневались, кому из них отдать в этом сомнительном достоинстве пальму первенства. Но если жестокость и распущенность обоих цезарей была примерно равной, то одного лишь достоинства нельзя было отнять у Нерона – он был поэтом. И неважно, был он талантлив или бездарен; он был рожден артистом, он любил это занятие; он был творцом, пусть не первой руки, но искренним, обладавшим немалым художественным чутьем и вкусом. Нерон умел дарить своему народу праздники, сам был душой и заводилой всех немыслимых придворных чудачеств, сумевший даже из грандиозной трагедии – ужасного пожара в Риме – сотворить эпическое представление. Придворные ненавидели его и страшились, народ – посмеивался и рукоплескал. Потомку Флавиев
Доносчик, получавший четверть из имущества, осужденного по его доносу.