Блаженная утопия молодости. Только для сумасшедших. Жан-Жан
во вне – подвиг, за который должны полагаться медали и ордена. Несколько лет назад я почти смирился с тем, что все, на что я способен, это относительно безболезненное приспособление к единственному доступному мне образу жизни: учеба ради работы, работа ради самой жизни. Самосожелений и самооправданий во мне было больше, чем воды. Теперь же, та, другая вода никуда и не подевалась, но к этому часу я успел закупиться в супермаркете «666». Я расплатился на кассе своей жалкой душонкой за огненные крылья, как у Люцифера, и за огненный велосипед…
– Зачем ты пишешь книгу? За-че-м? – спрашивает меня старый князь с накладными усами.
Я пишу, отвечаю ему, ради нас всех. Я пишу то, что чувствую каждый день, и эти чувства – люди вокруг, что разливаются по моим венам. Если все пятятся, когда видят дубинки, я выйду вперед и выступлю рупором поколения. Я стану пророком, в эру, когда безбожие прошлось по всем головам. Я приму удар на себя. Я подготовлю мир к тому, что грядет… Пора нам, Вахитов, уничтожить привычный уклад мироздания, воссоздав на его костях новый мировой порядок. До сели невиданное повествование.
7.
Каждый новый день – день для перерождений. Каждая новая жизнь – это весть, упреждающая весть об очередной революции или массовом кровопролитии. Время движется только в одном направлении, и я должен вести записи, чтобы докопаться до сути. Не упускать оттенков, мелких фактов, через которые я и смогу уследить за природой своих изменений. Описывать, не какими именно вижу теперь этот стол, комнату, а какими именно чувствую, синеву этих пустых бутылок/золото этих пустых надписей. Я должен пытать, должен калечить, должен уродовать, изнемогать; я должен кричать, должен молиться, отступать и вновь подступаться, выворачивать себя наизнанку, забираться под кожу, за лобную кость, оттого и блевать и искать себя там, в этой жиже. Я должен, наконец-то,
понять
масштаб и характер своих перемен…
Моя так называемая «болезнь» постепенно отступила. Внешне я остался невредим. Был поврежден лишь мой рассудок, и все, что от него осталось, я закрутил и скурил. Теперь я наконец-то могу довериться самому себе, течению своей жизни, предопределенной последовательностью случайных событий, и всем тем берегам, к каким она меня принесет. Теперь можно ни думать, ни мечтать, ни надеяться. Пусть мысли про женские яичники в виде темно-зеленых рожков и их дулья, исторгающих новые смыслы пулеметными очередями, протиснутся в ящик. Если завтра вдруг начнется война, то я буду искать встречи с американскими бомбами, чтобы красно-белый водород расщепил мое ненавистное триколорное тело, а воздушный массив грейн прист унес меня навсегда с этой грязной земли, раздувая сознание радиоактивным пеплом над каждым из пятидесяти штатов. В сущности, у меня нет больше желания что-либо делать. Я устал, и это информационное поле, вьющееся вокруг, душит. Новости о жалких полуторачасовых