Обрести себя. Зеэв Ривин
он вывел оставшихся в живых из окружения, но был обвинен в потере управления, …
Анна Павловна на минуту прервала свое повествование, вытерла слезинки в уголках глаз и продолжила.
– …так вот, моего Женю, то есть Евгения Георгиевича, обвинили в трусости, гибели корпуса, отдали под трибунал и расстреляли. Вот так-то, Танечка. Попытался заступиться за него только один из командиров, начальник его штаба полковник Яков Абрамович Зарецкий. Он рапорт написал на имя высокого начальства. Так и его тоже под трибунал и расстреляли вместе с мужем. Потом после войны, его вдова, Софья Евсеевна, нашла меня. Она рассказала то, что смогла узнать от одного из командиров. Этот человек прошел всю войну, сам генералом стал, а мужей наших не забыл. Стал он наводить справки. Не хочу вдаваться в подробности, только знаю, что на мужей наших списали грехи начальственные. Кто-то ведь должен был быть во всем виноват? Вот они моего мужа и Зарецкого под топор и кинули. Начальники эти сейчас с большими звездами на погонах ходят, а мужья наши оболганные в безвестной могиле лежат.
Анна Павловна замолчала, потом продолжила.
– Эх Танечка, Танечка, если бы ты знала, как эти звезды достигались, какой страшной, кровавой ценой? Нет, конечно, нельзя обо всех говорить одинаково, но… Я ведь вначале в Генштабе переводчиком с немецкого была. Когда мужа расстреляли, меня из квартиры немедленно выкинули, со службы убрали. От меня мои бывшие друзья да сослуживцы шарахались, как от прокаженной, в упор не видели. Но были люди порядочные, что не испугались, в беде не бросили. Мужнины друзья сильно помогли. Пристроили в одну контору, подальше от глаз. И с коммуналкой помогли и с работой. Были у меня две подруги на службе, настоящие подруги. Не оставили меня, не отвернулись. Хоть редко, но с ними встречалась. Рассказывали мне правду. Ужас! Ты даже представить себе не можешь, какой кровавой ценой эта победа нам досталась! Все в секрете держат! Правды горькой боятся!
Анна Павловна замолчала и долго смотрела перед собой, словно переживала все заново.
– Когда Софья Зарецкая нашла меня, – продолжила Никитина, решили мы за доброе имя мужей наших бороться. Начали писать, хлопотать, да без толку. Все, как в стенку. Только отписки получаем. Ссылаются, что документы все засекречены и все.
Таня посмотрела на свою хозяйку. Анна Павловна сидела и молча крутила в пальцах чайную ложечку.
– Ты, Танечка, угощайся, угощайся.
Анна Павловна подлила Тане чаю.
С того дня прошло почти три года. Анна Павловна борьбы не прекращала. Жила от письма к письму, от отчаяния к надежде. Таня сопереживала своей хозяйке, как могла поддерживала ее. Анна Павловна отвечала ей сердечной заботой.
Когда Таня засиживалась допоздна за поурочными планами, которые писала своим каллиграфическим почерком, да за тетрадками учеников, Анна Павловна ненавязчиво, ухаживала за ней, как за дочкой родной. То чаю приготовит с чем-нибудь вкусненьким, то еще что-то.
Так и жили. Вот и сегодня Анна Павловна получила очередной отказ.
Таня подошла к женщине, обняла за плечи.
– Анна