В бессердечном лесу. Джоанна Рут Мейер
будто тону – может, так оно и есть. Тону в листьях, ветках и в ее ужасных глазах.
Теперь я знаю цвет глаз демона. Желтый.
Шлеп, шлеп, шлеп.
Я бегу и бегу. Уже не чувствую ног. Мой разум словно отделился от тела, и кажется, будто я парю где-то высоко наверху, наблюдаю за своими тщетными попытками вырваться на свободу.
Она перестала петь. Это единственная причина, почему ко мне вернулась воля. Я не питаю никаких иллюзий насчет того, что она действительно меня отпустила. С чего бы? Она – кошка, а я – мышка, и в любую секунду она сомкнет на мне свои когти, погоняет между лапами и бросит мое сломанное тело в лесу, как всех остальных.
Боже мой… Тело молит меня остановиться. Разум требует бежать дальше.
Она была зеленой и золотой. Серебряной и фиолетовой. И с алыми от крови руками.
Деревья наблюдают за моим вялым продвижением по дороге. Я бегу, пока не подкашиваются ноги, а затем ползу по железнодорожным путям, не обращая внимания на дырки в штанах и на исцарапанные до крови ноги. Я не принимал сознательного решения остановиться, просто в какой-то момент понимаю, что свернулся между рельсами и дрожу.
Боже мой… Я умру здесь. Я больше никогда не увижу отца или Авелу. Никогда не поговорю с Майрвэн Гриффит.
Серебряная и желтая, фиолетовая и зеленая. С кровью на руках.
Голова пульсирует, тело ноет от боли. Серебряная и желтая, фиолетовая и зеленая. Алая, алая, алая.
Внезапно я вижу не пассажиров поезда… а свою мать. Ее тело окровавлено и сломано, глаза смотрят в никуда, из-под лоз мерцает золотом выбившаяся прядь, но затем ее затягивают под землю. Никто не заслуживает такой смерти, и тем более – моя мама. Только не она.
Я оплакиваю ее, впервые осознав, что она действительно исчезла. Отец понял это с самого начала. И это сломило его, телом и душой.
Меня охватывает усталость. Где-то в подлеске шуршат звери. Ветер треплет листья наверху.
Я хочу спать. Не хочу видеть серебряное и желтое, фиолетовое и зеленое. Не хочу видеть алое. Сознание постепенно покидает меня. Я позволяю ужасу от Гвиденского леса убаюкать меня.
Просыпаюсь от тусклого оранжевого света и чьих-то рук, взявших меня под мышки. Подняв взгляд, вижу папино изможденное лицо с мрачно поджатыми губами.
– Ты один?
Я сбит с толку и не понимаю вопроса. Все тело болит, и на секунду я забываю, почему лежу на железнодорожных путях посреди леса. Я не понимаю, что тут делает мой отец.
– Оуэн, – ласково обращается он. – Кто-нибудь еще выжил?
Воспоминания накатывают на меня волной, и я покачиваюсь под их весом. Отец придерживает меня за локоть.
– Она убила их, – еле выдавливаю я. – Она всех убила.
Он кивает, ничуть не удивившись.
– Держись рядом. Нужно как можно скорее уходить отсюда.
Отец затыкает мне уши воском и обвязывает наши головы шарфами.
Мир внезапно приглушается.
Папа поднимает факел с земли – источник оранжевого света – и машет им перед собой, как мечом. Затем берет меня за руку, и я плетусь за ним вдоль путей. Кажется, будто это какой-то сон. Может, так оно и есть.
Мы идем в быстром темпе. Деревьям не нравится папин