Хочу увидеть твои глаза. Кучкар Наркабил
бы там ни было, я немного знаю русскую литературу. Не знать языка – это не значит, что ты неуч. Ты разве поймешь это…
– Ладно, но ты какой-то нервный. Боюсь, ты будешь избивать и ругать матом своих учеников.
– Эй, послушай. У тебя что, язык развязался? Кто тебе говорит, что я буду учить детей?
– Ты сам.
– Хватит шутить, Байбиш. Я не уверен, что буду работать после Афгана. Если честно, я хочу писать. Переведусь на журналистику. А если повезет – стану писателем. Буду писать о людях, о тебе.
– Ты и до армии писал? Признаться, некоторые твои слова напоминают разговоры стариков, и я считал тебя странноватым.
– Байбиш, мы прозевали молодость. Наше детство, пора цветения остались на том берегу реки, приятель. Здесь только смерть и ты. Война. Есть только вот этот мрачный мир. Понял? Ты думаешь, что тебе до сих пор девятнадцать лет? Человек может выглядеть молодо, но глаза его выдают. Мы повидали многое, Байбиш. Если человек плачет, он в тот же миг проживает пять лет. На войне мы стали хладнокровными, приятель. Я хочу написать о том, как мы превратились в роботов, и вместо сердца у нас в груди застыл камень.
– Ты напиши о том, что война – это не только геройство.
– Мне бы только объяснить людям, что война бессмысленна и писать о ней очень тяжело.
– Война – страх. Страх – потеря сознания. А когда ты теряешь сознание, тебе все равно. На войне я ничего не соображаю. Вспомни бой в Чарикаре, когда все забегались, как идиоты. Мы все взбесились тогда. А ведь после того боя многих отправили в госпиталь, даже если они не были ранены. А другие долго не могли прийти в себя. С тех пор, когда слышу, что выйдем в бой, у меня руки и ноги трясутся, а сердце ноет.
– Байбиш, ты подумал о том, что никто, как мы, не скитается в унижении?
– Немного.
– Ты можешь почувствовать, что здесь мы напрасно рвем себя в клочья? Байбиш, мы мерзкие и бестолковые.
– А что делать? Ты сможешь не выйти в бой?
– Нет. На войне только мертвые не выходят в бой.
– Это я хорошо знаю. Вот и у тебя только после того, как перевели в Афган, глаза открылись. Во время военных учений ты ничего не соображал. Ты говорил, что Афганистан – арена для совершения подвигов. Вот и пришел тот момент, когда можешь совершить геройство. Завтра выйдем в бой, будем стрелять, убивать. Танки, БМП, БТР, увидишь взрывы, так? И ты скажешь: «Как же нас обманули, твою мать!»
– Это игры государства. Э, оставь ее, мать твою.
– Как же называется эта игра? Ты знаешь, с чем нельзя шутить, писатель? – Нурмахан замолчал. Голова моя пульсировала. Веки отяжелели. Я взял в губы недокуренную сигарету Рината. Хотел зажечь спички, руки задрожали. Мне от этого стало еще обиднее. Я дал себе слово больше никогда не пить и не курить проклятый гашиш. Если ты куришь эту штуку, ты о многом забываешь, а главное, пропадает чувство страха. И это часто помогает на войне. Офицеры знают, что ты куришь, но ничего не говорят. Ведь в их глазах ты должен выглядеть смелым. Короче, пока ты не отдалишься от себя, ты не сможешь совершать жестокость. «На войне не потерять разум» – это пустые слова.
Снаружи послышались шаги. Мы