Олух Царя Небесного. Гарри Цыганов
Это сейчас я узнал, что «нашёл одного учителя – потерял истинного», и услышал: «не сотвори себе кумира», и осознал мысль: «увидел бога – убей бога». Все эти истины копились веками, чтобы примирить однажды мой юношеский нигилизм с мудростью предков. Убить Всевышнего невозможно, тогда как, уничтожив ограниченный взгляд на него, обретаешь истинного Творца. Наш взгляд – порождение несовершенного ума, и втискивая Беспредельное в рамки своего узкого предела мышления, – теряем его.
Вообще-то, если копать глубоко… (а копать мой Копатель намерен глубоко, до самого дна, иначе и смысла мы не видим в этом занятии). Так вот, в этом «глубоко» и зарыта моя собака. Глубоко зарыта, поэтому и копал всю жизнь. Но тогда я находился в полном неведении. Я просто жаждал. Чего? Я и сам толком не знал. «Духовной жаждою томим…». Но я был юношей вдумчивым и уже тогда начал копать. Мне нужны были подлинные знания – первооснова всего. Я их предчувствовал, оставалось только оформить эти предчувствия в логический строй стоящего ответа. И я оформлял и параллельно формировал своё Я. Это то, о чём кто-то когда-то сказал, а я запомнил: «Одно лишь высшее Я, истинное ЭГО – божественно и есть БОГ в человеке».
Запомнить запомнил, но смысл истинного ЭГО предстояло ещё раскопать и доказывать всю жизнь. Истинное Я, это, собственно, и есть смысл и конечная цель любого творца и его творчества. Ведь в искусстве ценно только уникальное и неповторимое Я – всё остальное, даже высоты мастерства – вторичны. Только твоя индивидуальность ценна, и чем больше ты неповторим, тем выше статус. Вся история искусства – это, прежде всего, Имена. Называешь Имя – открывается эпоха. Никому не надо объяснять, кто такой Рублёв, Рембрандт или Пикассо. Это уже планеты в космосе. Впрочем, это я сейчас понимаю, что я что-то формировал и оформлял, тогда же я просто пытался жить, то есть тыкался в эту странную жизнь, как телёнок в мамку и ждал благо. И творчество моё было таким же, каким был я сам. Ну, а поскольку тогда я был никаким, то и творческие поиски мои были хаотичны и неопределённы. Однако я был упёртый, запирался в отцовской мастерской и работал. То есть занимался своеобразной гимнастикой: стирал кисти, дырявил холсты и краску превращал в грязь. Я не ведал, что творю, просто блуждал по пустыне – слепой и без поводыря. За 6 лет я не написал ничего. Вообще.
Вспоминая теперь то время, и пытаясь быть скрупулёзным в оценках, скажу, что с настоящей школой я всё-таки столкнулся. Я её воспринял и даже в ученической практике кое-чего понял и достиг. Ян Раухвергер был одно время моим учителем. (Он натаскивал меня в Полиграфический институт). Сам он был учеником Вейсберга. А Владимир Вейсберг нёс в себе ШКОЛУ. Подлинную школу, а не ту, чем пичкали меня в этой жизни. Я слышал, что он был учеником Осмёркина, а там и до Сурикова было рукой подать. Впрочем, эту цепочку «учитель – ученик», если уж быть совсем точным, – я додумал. От Осмёркина до Сурикова был ещё, быть может, и Кончаловский.