Океаны в трехлитровых банках. Таша Карлюка
бственного жанра. Жанра лирических монологов, каждый из которых не длиннее одного вздоха. Их хочется заучивать наизусть или переписать каллиграфическим почерком, чтобы потом обрамить и повесить на стенку. Каждое утро взгляд будет натыкаться на эти строки, а душа потихоньку оттаивать и добреть. Собранные вместе под одной обложкой, ее рассказы, эссе и повести дарят радостное ощущение начала. Так можно чувствовать и сочинять только в ранней юности. Говорю это не в упрек, а скорее с легким оттенком зависти и грусти. И, конечно, с восхищением».
Сергей Николаевич,
главный редактор журнала «Сноб»
Рассказы
Сначала
Нам запретили собираться по сто. Нам запретили собираться по пятьдесят. Нам запретили собираться по десять. Нам запретили собираться вовсе. Нам приказали собраться:
– Соберись! Возьми себя в руки! Закройся в комнате. Не выходи. Войди в себя: исследуй, изучай, знакомься с собой заново, с конца, с середины. Знакомься с собой с того места, с той страницы, где ты в прошлый раз закрыл книгу, себя.
Нам сложно с людьми. Нам сложно без людей. Нам сложно, когда кто-то с нами. Нам сложно, когда мы без никого.
Он не написал, не позвонил. Она злилась и решила не писать, не звонить. Ему.
Написал другой.
Она выскочила из квартиры, прихватив с собой пачку сигарет, спички, джинсовую куртку. Прыгнула на велосипед.
Пустой город перед концом света. Планета устала от нас, она вытряхивает всех нас за борт, очищается, освобождается как после затяжной болезни, когда осталось совсем немного до выздоровления. Город был пустым, ночным, страшным. Сильный ветер дирижировал листьями, пакетами, мусором и единичными идиотами, которые, как и она, вырвались из своих комнат, просто чтобы не чувствовать себя зажатыми в клетке. Они бесцельно шагали по улицам.
Ей хотелось поскорее к нему. Еще двадцать минут назад она даже не думала о нем, она думала о другом. Но он написал, он ее хочет, и она тоже захотела его. Сильно.
Они говорили. Бокалы опустели, пепельница наполнилась. Он выкинул окурки в мусорное ведро, пепельница вновь стала пустой, а бокалы вновь стали полными.
– Я хочу тебя.
– Я не могу. Я думаю о другом. Я не могу. Это будет предательством.
Он услышал ее, но не послушал.
Его собака мирно спала в углу, свечи сгорали, постель мялась, а подушки с одеялом съезжали на пол.
Им даже удалось немного поспать. Минут десять. Она во сне положила свою ногу на его бедро, он положил свою руку ей на живот. Они проснулись, и все повторилось снова, и снова, и снова, и снова… Наконец-то они устали. Обессиленные, они наконец-то уснули.
Она проснулась в девять утра, он еще спал.
Она чувствовала себя виноватой и не чувствовала себя виноватой. Она проверила телефон – тот, кого она ждала, так и не написал.
Она надела ботинки, потом долго искала свой лифчик, не нашла сережку. Нужно уходить – она понимала, но не хотелось. Она закурила, смотрела на него, как он спит, смотрела все то время, пока курила. Уходить не хотелось. Она вымыла бокалы, выкинула окурки из пепельницы, почистила свою кофту от собачьей шерсти. Села на край кровати и нежно поцеловала его в щеку. Он взял ее руку, прижал к губам, открыл глаза. Был поцелуй. Долгий.
– Мне было хорошо.
– И мне.
Она выскочила из квартиры, не забыв пачку с одной сигаретой, спички, джинсовую куртку. Прыгнула на велосипед.
Пустой город перед концом света. Планета устала от нас, она вытряхивает всех нас за борт, очищается, освобождается как после затяжной болезни, когда осталось совсем немного до выздоровления. Город был пустым, утренним, страшным. Сильный ветер дирижировал листьями, пакетами, мусором и единичными идиотами, которые, как и она, вырвались из своих комнат, просто чтобы не чувствовать себя зажатыми в клетке. Они бесцельно шагали по улицам.
Ей было хорошо и плохо одновременно. Она снова проверила телефон – он так и не написал. Ей захотелось кофе, но все кафе были закрыты. Навсегда. Она поехала к себе домой – там кофе был.
Она собралась. Взяла себя в руки. Закрылась в комнате. Книга, которую она вчера начала читать, лежала на полу. Должно быть, ветер… Она подняла ее, села в кресло. «Сначала», – сказала она себе и открыла книгу на первой странице.
Жизнь дала трещину
Редко к докторам я обращаюсь. Но тут приспичило.
– Лягте, – сказал доктор мне.
Я легла.
– О, кажется, ваша жизнь дала трещину. Точно, – сказал доктор мне.
Я испугалась.
Доктор достал большую иглу и деревянный ящик с нитками разных цветов.
– Вам какого цвета?
– Бежевую.
Я закрыла глаза, остановила дыхание.
– Ну все. Шов может немного болеть, но это пройдет. С каждым днем будет все легче, легче все. Может быть, шрам останется. А может быть, и не останется