Опять ягодка (сборник). Владимир Качан
следовало признаться, что меня интересуют не голуби и не создаваемый ею шум по утрам, а она сама и, следовательно, чаю я очень хочу.
Когда Катя предложила мне присесть и пошла на кухню, я посмотрел ей вслед и в который раз подумал: ну почему мне всегда нравились худенькие, грациозные, гибкие женщины; ну почему мне никогда не нравились пышные формы и большие груди, от которых многие мужчины прямо-таки балдеют? Очень большие колышущиеся при ходьбе груди обидно намекают, с моей точки зрения, на справедливость теории Дарвина о происхождении видов, указывают на прямое назначение этих грудей – вскармливанье детенышей, источник их питания, молочный резервуар, вымя. Аккуратный размер груди и спортивное телосложение неужели не привлекательнее? А мужики многие аж пританцовывают: ах, четвертый размер! Ах, пятый! И причмокивают при этом… Не иначе – глубоко скрытая память о своем младенчестве, когда они, вот так же чмокая, припадали к своему молочному источнику. «Сосульки!» Словом, натурщицы живописца Рубенса – не мой формат. А вот Катя была мой. Ну, может, для идеала ей и не хватало килограммов пяти, но это, в конце концов, дело наживное.
Пока я думал так и не спеша оглядывал ее скромное жилище, она уже вернулась и, словно отвечая на мой мысленный монолог относительно женских форм, поставила поднос на стол, сняла с него блюдечко с клубничным вареньем, печенье, вафли и сказала: «Угощайтесь, сама я этого не ем. Не толстею принципиально!» И посмотрела на меня так серьезно, что в воздухе будто повисло продолжение фразы: «Не нравится – уходите…» А я молчал и только смотрел на нее. И она, конечно, видела, что нравится. Я не притрагивался ни к чаю, ни к сладостям на подносе. Только смотрел. И так мы молчали, наверное, с минуту. И вдруг Катя резко, стремительно наклонилась ко мне и поцеловала в губы. Губы ее были мягкие и теплые. Она сейчас же отодвинула лицо и с немым требовательным вопросом посмотрела мне в глаза. Беспокойно глаза ее перебегали слева направо, всматриваясь по секунде то в один мой глаз, то в другой. И в обоих она прочла то, что и хотела: что я удивлен, но не возражаю. И тогда она медленно приблизила лицо к моим губам и поцеловала уже не бегло и пробно, а посущественнее. И мне это понравилось еще больше. А потом Катя сказала одно только слово, полувопросительно: пойдем? И я так же серьезно и едва заметно кивнул. И она повела меня в спальню. А там я увидел и почувствовал, как изголодалась Катя по любви, ласке и близости с мужчиной. Но навязчивой липкой страсти не было в ней. Она держала дистанцию и там. Без перебора. Излишняя страсть может не понравиться так же, как и излишняя холодность, а Катя, я видел это, желала нравиться мне. Когда все кончилось и она вскрикнула в этот момент, как подстреленный зайчик, мы лежали рядом, не прикасаясь друг к другу, глазели в потолок и соображали, что же с нами такое произошло. А потом я протянул Кате руку поверх одеяла и представился: «Миша». Катя не глядя пожала мне руку и сказала: «Катя». И тут мы оба расхохотались так, как будто ничего смешнее в жизни не видели и не испытывали. Именно в этот момент я почувствовал, что наш интим – не банальное