ПревращениЯ. Мартин Гал
сгнить.
И лишь мысль всегда впереди.
Ибо она видит слишком далеко, дальше, чем тело, не выходящее за рамки настоящего.
Но на самом деле тело и мысль – это два чудовища.
Я знал, когда они обычно приходят, и в эту тревожную пору я был словно зверь.
И вот они пришли. Они пришли раньше времени.
Я должен бежать, но я остаюсь. Ибо знаю, что есть только один случай полного отчаяния.
Это отчаяние приговоренного к смерти.
У людей есть иллюзия, что они свободны.
У осужденного на смерть этой иллюзии нет.
Мне холодно. Как холодно!
Почему меня оставили без пиджака?
Я жду ужина, жду сна.
Я думаю о пробуждении со смутной надеждой – на что?
Кругом одни звери, звериные лица европейцев.
Омерзительный мир.
Всеобъемлющая трусость.
Насмешка над храбростью.
Упадок чести.
Башни из слоновой кости рухнули.
И я здесь для того, чтобы вести вас на эшафот.
Мне хорошо понятен ваш выбор и противоречие между вашей готовностью умереть и вашим отвращением при виде того, как умирают другие.
Но нет ничего презреннее, чем уважение, основанное на страхе.
Поэтому смерть достойна не большего почтения, чем император Калигула.
Когда-то Иисус назначил себе день своей смерти, и сразу получил удивительное превосходство над всеми.
Так на камнях выросли цветы.
Тайна моего мира: вообразить Бога без человеческого бессмертия.
Своего рода тернистый путь к святости отрицания.
Алая красота.
Роскошная, ядовитая и одинокая, как мухомор.
Бог и мир – незыблемы. Всё задано раз и навсегда.
Мир ни к чему не стремится и ниоткуда не происходит.
Ибо он уже завершен и всегда был таковым.
Он предельно бесчеловечен. Это мир для отважных.
Я вижу, как разрастается в небе светлое пятно, рассеивающее предчувствие смерти.
Наконец-то мне является свыше знамение будущего.
Молчи! Молчание освещает мир.
Но бывают дни, когда мы осознаем, что это единственное наше призвание.
И вот тогда, и только тогда можно возвратиться к людям.
Но в конечном счете последствия этого мне отвратительны, и я отступаю.
Истина неприемлема даже для того, кто ее открывает.
И предчувствовать смерть при виде окровавленного носового платка – значит погрузиться во время и испытать подлинный страх бытия.
И чем же был бы мир без смерти?
Вереницей исчезающих и воскресающих форм, мучительным бегством, миром, не знающим завершенности.
Но, к счастью, смерть существует, и она – надежная опора.
И любовник, оплакивающий прах возлюбленной, проливает слезы чистой радости, радости человека, сознающего, что судьба его, наконец, определилась.
Время идет медленно, когда за ним следишь. Оно чувствует слежку.
Возможно даже, что существуют два времени: то, за которым мы следим, и то, которое нас преобразует.
Поэтому