Неподвижно лишь солнце любви. Николай Фёдорович Шахмагонов
стыдливости. Эта мысль немного развеселила его. Он нагнулся к Ирине, и она не отстранилась. Лишь в глазах появилась настороженность.
– Милая моя девочка, – прошептал он. – Я так благодарен тебе за то, что решилась, за то, что приехала.
И тут же, не дожидаясь ответа, коснулся губами её губ. Сидеть на подлокотнике кресла было не очень удобно, и поцелуй оказался непродолжительным.
– Тебе надо отдохнуть, – сказал он, приподнимаясь.
– А разве я не отдыхаю? – переспросила она шёпотом.
– Это не отдых. Надо лечь, расслабиться. Какой отдых в кресле?!
– Тебе больше нравится диван? – пошутила она.
– Увы, – ответил он нарочито печально. – Намёк понял. Снова ожидает меня диванная жизнь, поскольку иного, видно, ещё не заслужил.
Ирина смутилась и не нашла ответа.
– Ой, я совсем опьянела, – сказала она. – Не дойду до кровати и, кажется, сейчас усну прямо в кресле.
Конечно же, это не было ни намёком, ни приглашением к более решительным действиям. Теремрин и не счёл её слова за намёк. Тем не менее, он тут же, ни слова не говоря, поднялся с дивана, шагнул к ней и, легко вырвав её из кресла, понёс в другую комнату, отметив машинально, что Ирина несколько тяжелее почти невесомой Алёны.
Когда опускал её на кровать, Ирина шепнула:
– Осторожно. Помнём покрывало.
Сказала «помнём», хотя он, как будто бы, собирался уложить отдыхать её одну. Он снова приподнял её и откинул покрывало в сторону, на другую часть кровати. Её голова утонула в подушках, её пристальный взгляд выдавал нарастающую внутреннюю тревогу и в тоже время – любопытство или даже покорность. Она ничему не противилась, а он, в свою очередь, покорялся естественному току событий: что будет, то будет. Он старался всё делать, как можно более деликатно, ласково, осторожно, старался быть предупредительным, понимая её состояние и предполагая, что всё у неё происходит впервые.
Он аккуратно снял с неё босоножки и положил её ноги на постель, с трепетом проведя по ним рукою от стопы до колен. Она вздрогнула, инстинктивно сжала ноги так, что его широкая ладонь коснулась сразу обеих коленок, где и замерла. Ирина попыталась спрятаться под одеяло, но не смогла вытащить его из-под себя. Запустив руку ей под спину, он помог сделать это, но всё также продолжал сидеть у неё в ногах, лаская их, по-прежнему только ниже колен. Она вздрагивала при каждом новом прикосновении. Ему было неловко именно от её стеснения, и он подумал: «Вот чем отличается девушка от женщины, видавшей виды. Там всё проще и яснее, ибо известно, что от неё хотят».
Ирина же стеснялась каждого его движения, каждого прикосновения к ней. Собственно, она и не была искушена в том, что происходило между ними и в том, что должно было вот-вот произойти. Она вообще никогда и никому не позволяла вольностей: ни мальчишкам в школе, ни студентам в институте, ни сослуживцам, которых, впрочем, когда она пришла в школу в новом качестве, было очень и очень мало. Не позволила она