Психотерапевтические беседы в эпоху пандемии. Борис Островский
– коня потеряешь, налево – голову сложишь". А время не ждет, решение надо принимать здесь, в Вене. В запасе два дня, потом отправят в Италию, где буду дожидаться визы в Америку. Посоветоваться не с кем. Ой как трудно сосредоточиться, все мысли о тебе. Тоскую по-черному. Расстались несколько дней назад, а кажется, прошла вечность. Пиши в Рим, главпочтамт, до востребования. Кланяйся Валентине Ивановне. Нежно целую, ностальгия моя».
О, сколько раз там, в Москве, представлял себе первые дни за границей, какими они рисовались радужными, светлыми. Действительность, однако, оказалась мучительной, и, чтобы унять душевную боль, я по-всякому обманывал себя. Лежа на койке у окна, воображал, что вот сейчас приоткроется дверь и в комнату заглянет… Марина! Я срываюсь с места, я без ума от радости: «Как?! Откуда?!» Она счастливо смеется, отбрасывает волосы со лба: «Ой, дай приду в себя, сейчас все расскажу…» Или, прогуливаясь по улицам Вены, представлял, что сейчас из-за угла покажется она. Или…
Я топил тоску в этих фантазиях, и боль понемногу утихала. Потом становилось хуже.
Познакомился я с Мариной первого мая. Мой приятель Володя Селезнев, холостяк под пятьдесят, предложил провести вечер в молодежной компании. Племянник Володи получил квартиру на окраине Москвы и решил совместить новоселье с празднованием Первомая. В тесной гостиной за накрытым столом разместилось человек двенадцать. Около девяти явились еще двое. Я остолбенел: это были Цыба и Лосса, та самая, из-за которой в больнице я остриг волосы. Хозяйка дома представила новых гостей. Марина (так звали Лоссу) всем приветливо улыбалась, на мне ее взгляд задержался – кажется, узнала. Высокая, осанистая, золотистые волосы стянуты на затылке; облегающий свитер и заправленные в замшевые ботфорты брюки подчеркивали безупречную фигуру. Сидящий рядом со мной Володя прижал к животу большой палец и выпятил нижнюю губу: «Классная телка!» Заметив, что Цыба не оказывает внимания своей спутнице, Володя проявил инициативу. Весь вечер не отходил от Марины, танцевал с ней, целовал ручки. А я сидел за столом и мучился ревностью.
Кто-то включил телевизор, транслировали запись прошедших утром торжеств на Красной площади. Грохот оркестра, сопровождавший военный парад, смешался с танцевальной музыкой из магнитофона, говором развеселившихся гостей. В комнате было сильно накурено, хозяйка открыла дверь на балкон. Цыба задумчиво ковырялся в своей тарелке. Я подошел к нему, справился о здоровье. Он ничего не ответил, только пожал плечами. Цыба мне решительно не нравился, был как в воду опущенный. Я видел, как за столом Марина старалась его расшевелить – толкала локтем в бок, заглядывала в глаза.
Я предложил Цыбе выйти на балкон. На противоположной стороне улицы высился корпус строящегося здания, с чернеющими провалами оконных проемов. Внизу в свете уличного фонаря поблескивали лужицы от недавно прошедшего дождя.
– Да так, депрессия, – предупреждая вопросы, процедил Цыба.
– Депрессия лечится.
Цыба