Двойная эмиграция. Катарина Байер
требовалась для обработки ран, или прочими вещами, конечно, устраивались дождливыми ночами, когда легче всего было сбить со следа немецких собак.
И ещё партизаны никогда не забывали выставлять патруль. Вопрос о патруле обсуждался почти каждый день – с ним была связана вся партизанская жизнь, поэтому расстановку патрульных надо было продумывать очень серьёзно.
Во-первых, патрульных выставлялось всегда не менее трёх человек на одном посту – чтоб не уснули или чтоб, в случае облавы, один сумел добраться и предупредить других патрульных – тех, что находились справа, второй – тех, что слева, а третий бежал бы прямо в партизанский отряд. В этом случае оставался шанс, что хотя бы один из трёх патрульных известит своих товарищей о грозящей опасности.
Во-вторых, таких патрулей по периметру вокруг нашего отряда выставлялось не менее двенадцати (причём, выставлялись они как бы тройным кольцом – на разном расстоянии от места расположения отряда).
В-третьих, на посту дежурили ровно два часа (опять же, чтоб не уснуть), на дежурство заступали по три раза в сутки, остальное время либо отдыхали, либо добывали пропитание (выкапывали съедобные коренья, собирали жёлуди, съедобные и лечебные травы, ягоды, грибы, ловили рыбу в близлежащих реках, озёрах и прудах), выполняли какие-либо другие поручения, помогали поварам, ухаживали за ранеными или заболевшими, отправлялись в сёла за продуктами. Никто не сидел без дела – для того, чтобы выжить, надо было трудиться до изнеможения. Иначе – смерть. Поэтому и продумано было всё до мелочей.
И мне с первого дня пришлось усвоить все эти нехитрые правила, хотя большую часть дня и ночи я находилась в «партизанском лазарете» – так шутливо партизаны называли нашу землянку, приспособленную для оказания медицинской помощи.
Отряд наш был довольно большой – человек сто пятьдесят – двести, но все вместе мы никогда не собирались. Отряд условно разделялся на несколько частей: одни занимались хозяйством, другие (как и я) – бытом и врачеванием, третьи стояли в патруле. Но была ещё особая группа храбрецов, которые появлялись в нашем отряде не каждый день. Они появлялись внезапно и так же внезапно исчезали, выспавшись и взяв с собой продовольствия. Иногда они надолго запирались в командирской землянке, выставив перед ней часового. Мы понимали, что это наши партизанские солдаты, которые ведут тайную войну с врагом, но никто их ни о чём не расспрашивал, боясь, что повышенное любопытство может показаться подозрительным. Несколько раз я видела, как эти храбрецы, собравшись в кружок, набивали чем-то какие-то ёмкости – видимо, какой-то зажигательной смесью.
Я помогала партизанам, как могла: мои медицинские знания и умения были весьма востребованы. Видя, как тяжело болеют партизаны от холода, голода, грязи, я проникалась к ним всё большим сочувствием и уважением. Иногда в наш лагерь прямо на руках или на самодельных носилках из веток деревьев приносили раненых партизан. Я выхаживала их, как собственных детей, страдала и плакала