Спасение Романовых. Алексей Колмогоров

      Опять она приходила. Нина. Надо бы ее спасти – подумал Кривошеин. В водовороте знамен и песен ей не выплыть. Он видел фигурку Нины с высоты, светлую и тонкую, как щепочку в волнах. Мимо нее катил поток, вспениваясь красными флагами и пионерскими галстуками.

      – Принято решение вас расстрелять! – сказал подследственный Медведкин за спиной следователя Кривошеина. – Так прямо Яков Михалыч и бросил в лицо царю…

      – Что-то ты врешь опять. Юровский как-то по-другому сформулировал, – сказал Кривошеин, глядя как Нина пережидает поток на тротуаре, непричастная.

      Буржуй нацелился ножом и вилкой разделать шар земной и сожрать, но медлил с недоумением на большом лице и сонно покачивался над головами несущих его работниц фабрики «Трехгорная мануфактура». Демонстрация на Красной площади закончилась час назад, но знамена все еще плыли через Лубянку алыми парусами. В Управлении знали, что после первомайской демонстрации или парада седьмого ноября капитан Кривошеин обязательно являлся на службу и проводил допросы.

      – Э-э-э… я вот точную формулировку не помню, гражданин следователь… – сказал Медведкин.

      – Ладно. Дальше…

      – Ну вот… Тут начались женские крики. А царь забормотал: «Господи, Боже мой! Господи, боже мой! Что ж это такое?!»…

      Нина дождалась и шагнула в разрыв между колоннами. Ее светло-серый плащ замаячил на другой стороне площади.

      – …«А вот что такое!», – сказал товарищ Юровский и вынул из кобуры маузер.

      Тут доктор Боткин еще успел спросить: «Так нас никуда не повезут?». А я уже спускал курок браунинга и всадил первую пулю в царя…

      Кривошеин все смотрел, смотрел и не видел больше светлого плаща. А если она уйдет и больше ее не будет? Ведь так может случиться? Что угодно может случиться.

      Нет. Нельзя. Невозможно.

      Кривошеин отвернулся от окна и сказал Медведкину:

      – А товарищ Юровский утверждает, что это он первый выстрелил в Николая.

      – При всем уважении к Якову Михайловичу, настоящему большевику и моему боевому товарищу…

      – Ну-ну… – осадил подследственного Кривошеин.

      – То есть, в прошлом мы же вместе… При всем уважении, первым выстрелил я. Я первым сразил тирана и врага трудового народа! А Яков Михалыч просто неточно помнит. Там же такое началось! Стрельба из всех стволов – слева и справа. На моем пятом выстреле Николай упал на спину!

      Подследственный Медведкин немного оживился.

      – Женские визги, стоны! Вижу, падает доктор Боткин у стены, и лакей с поваром! В дыму женская фигура бросается к закрытой двери и тут же падает. В комнате ничего не видно из-за дыма. Юровский кричит: «Стой! Прекратить огонь!». Тут смотрим – дочери, царевны, еще живы. Стали достреливать, но ничего не выходило, тогда Ермаков пустил в ход штык – и это не помогло, пришлось пристрелить в голову. А причину того, что пули и штык не брали дочерей и Александру Фёдоровну, мы уж потом, только в лесу выяснили…

      Медведкин перевел дух: несколько фраз подряд быстро отнимали силы.

      Трубы c литаврами рвались из репродукторов и сталкивались над площадью с собственным эхом. Кривошеин закрыл окно – все равно свежести не прибавлялось: сквозняк только всполошил запахи, слежавшиеся в углах кабинета – пота, старой бумаги и, почему-то – подсолнечного масла.

      – Ну… – Кривошеин прошелся за спиной сидящего подследственного.

      – Тишина… Мы все оглохли. Тут в правом углу комнаты зашевелилась подушка! Женский голос, радостный такой: «Меня бог спас! Меня бог спас!». Подымается горничная – она прикрылась подушками. Пули отскочили от бриллиантов, которые там были зашиты… Кто-то подошел, доколол ее штыком…

      – Трехгранным?

      – Что?

      – Штык трехгранный был?

      – Не помню… Ну, тут еще застонал Алексей. К нему подошел товарищ Юровский и три раза выстрелил из своего маузера. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая – он весь изрешечен…

      Кривошеин подошел и залепил Медведкину пощечину. Нет – не за Николая, и не потому, что подследственный его чем-то прогневал – просто чтобы взбодрить. Кривошеин заметил, что даже совсем свежий арестант, только что из дома, получив вдруг по морде, не спрашивал – за что. И никаких там – как вы смеете, не имеете права. Он лишь замолкал на секунду, а потом продолжал бубнить свое, будто ничего не случилось. Будто это был просто некий сбой в течении бытия – как царапина на граммофонной пластинке.

      – Ну так что все-таки сказал Юровский Николаю?

      Кривошеин – скучающий учитель – вытягивал ответы из нерадивого ученика. И Медведкин исполнял-таки роль двоечника: мямлил, ерзал, сопел и тоскливо таращился себе под ноги.

      – Вот, вспомнил! Яков Михалыч Юровский и говорит царю примерно так: «Николай Александрович! Попытки ваших единомышленников освободить вас не увенчались успехом! И вот, в тяжелую годину для Советской республики на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!».

      – Опять врешь, скотина, –