Гвоздь & винил. Михаил Михайлович Гальцов
выводят ацетоном. Налил в тазик ацетон, положил блузку и стал ждать. Блузка растворилась. Он жутко расстроился, вылил всё из тазика в унитаз, сел посрать и закурил. А спичку под себя бросил. Закрытое пространство под его жопой загорелось, и он вышиб головой дверь! А у тебя, блин, только голова! Мелочи. Вот и всё. Шесть швов! Полежишь пять минут и свободен!
– Спасибо….
– «Спасибо» в стакан не нальёшь – улыбнулся хирург и сняв с руки перчатку, щёлкнул пальцами – Лена, у нас там где-то спирт был!
«Шёл отряд по берегу, шёл издалека. Шёл под красным знаменем командир полка. Голова повязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве»… Ничего по траве не стелилось. Увидев меня с забинтованной башкой, маман резко уронила свой зад на тумбочку в коридоре, а папаша закурил «Беломор».
– Кто это тебя так? – спросил папаша, внимательно разглядывая мою опухшую физиономию.
– Никто. С мопеда упал – грамотно соврал я и честно посмотрел папаше в глаза
– С какого, блядь, мопеда?! – начал выходить из себя папаша.
– Жора, можно без нецензурщины?! – попросила охреневшая маман
– Рига – 16.
– При чём тут Рига?!
– Это мопед Сержа. Рига-16. Я вас просил в восьмом классе, но вы не купили. И, вообще, мне плохо, и я хочу спать.
– Сын, перед тем как идти спать, ты должен сказать нам с отцом правду! Каким образом ты получил эту травму?
– пришла в себя маман и стала задавать наводящие вопросы.
– Мы что, в гестапо? – спросил я и вспомнив страшные истории про фашистов и замученных партизан, добавил – у меня, кажется, сотрясение мозга.
– А мне кажется сын, что там уже нечего трясти – холодно сказала маман и повернувшись к папа
ше спросила – Георгий, он сможет поступить в училище?
– Сможет. Я завтра Никанорову позвоню.
В ту ночь я заснул, как убитый, и мне снился военный хирург. Он разматывал бинт на моей голове и говорил: «Разве «Нимфа» кисть даёт, туды её в качель»?!
На экзамен по истории я пришёл с красивой белой «чалмой» на голове.
– Вот видишь, я всю жизнь говорила, что тот кто сеет ветер, пожнёт бурю – как всегда чужими словами выразила свою гениальную мысль историчка, указав пальцем на свежие бинты – разжалобить меня, Бобров, у тебя не получится. Бери билет.
– Как говорила моя бабушка: «Видимое временно, а невидимое вечно» – грустно вздохнул я про себя и взял билет.
Вся фишка в том, что с Матушкой Гусыней я имел неосторожность поспорить ещё в шестом классе, когда мы изучали Средневековье. Вместо того, чтобы красочно рассказывать нам о кровавых битвах, великих художниках и жестоких инквизиторах, она заставляла нас на каждом уроке чертить хронологические таблицы. Как и всё самое тупое в этом мире, таблички чертились ею на доске с очень серьёзным лицом. После очередного «чертежа» с датами Гуситских войн я не сдержался и поднял руку.
– Татьяна Ивановна, можно вопрос?
– Надеюсь, этот вопрос по теме?
– Да, по теме. Почему мы всё время чертим таблички, а вы нам ничего не рассказываете?
– Дальше урок будет