Демонология нашего района. Ирина Москвина
и что-то не возвращаются. Дети, вы там? Там, доносится откуда-то издалека.
Наташа возвращается, с животом и сыром.
За черным блестящим стеклом страшно, неистово молчит всею своей налившейся тьмой улица Жени Егоровой.
Мне кажется, он меня больше не любит. Мне тоже кажется, что он тоже меня больше не любит.
Уехал в мастерскую, на Петроградку, и все не возвращается. Там ехать-то! Говорит, занят. Пробки.
Отправил нас одних, добирались с Художников до Композиторов. Не забуду этот путь. Сам остался дома, с котом. Никогда никуда с нами не пойдет!
Здесь не ночует. А я одна! И в поликлинику одна, и в садик. Все одна с ним. А он только звонит: я сегодня на Подрезова. Конечно, в мастерской лучше, чем дома.
Но как же быть, как же быть?
Еще? Еще.
А ведь еще надо проделать обратный путь! Выйти, выдраться как-то из темных глубин улицы Жени Егоровой, таща воющих детей, дойти до кольца маршруток, не скользнув по гололеду им прямо под колеса, найти нужный маршрут. И ехать, напряженно вперившись в страшную, одинаковую, лишенную примет, как космос, тьму, мучительно пытаясь определить: это уже Художников? Или еще Композиторов? И вовремя затормозить, раздраить маршруткин люк, отважно выпихнуть в образовавшийся открытый космос себя и детей.
Еще? Еще.
А дети все не возвращаются из-под кровати. Дети, вы там? Там, доносится оттуда, но как будто бы гораздо слабее и из большего далека, чем в первый раз.
Звонит Наташин Миша. Я задерживаюсь, я на улице Подрезова.
Тот, второй, не звонит. И трубку не берет. То ли спит, с кошкою на сердце, то ли что.
Звонит Миша. Я на Подковырова, задерживаюсь, по делам.
А дети все еще не вернулись из-под кровати!
Еще, спрашивает Наташа? И сыру?
Ах, Наташа, до сыру ли сейчас! И часто твой так, уходит так надолго под кровать? Или задерживается на Подковырова?
Бывает, неопределенно кивает Наташа. Один раз на целых три дня. Потом вылез весь в пыли, загадочный. Там вообще-то инструменты в сумке. Он бы рассказал, да еще не умеет. Те, двое других, мальчик и девочка, умеют, но они не отвечают. Не возвращаются из-под кровати и не отвечают.
Тот, на Художников, с кошкой, тоже не отвечает.
Звонит Миша, кричит слабо и отдаленно, как воздухоплаватель: я на улице Плуталова! Задержусь! А потом на Иссс… И все, и только шипение, и молчание.
Кошка проходит по клавишам, проиграв мимоходом собачий вальс, т. е. кошачий, скромно ворует сыр.
Дети не отзываются! А если там, под кроватью, тайный ход прямиком в кромешную тьму Жени Егоровой? И они не вернутся! Шагнут, и их поглотит черное, ледяное, вращающееся кольцом маршруток пространство Композиторов, Просвещения, Науки? Совсем одних, маленьких, невысоких, теплых детей? Никогда не вернутся, будут блуждать, одинокие, от Есенина к Культуры, брести безнадежным Серебристым бульваром? Спотыкаясь на Подковырова, шарахаясь жутких силуэтов на Подрезова, плутая на Плуталова?
Да,