Кенотаф. Юрий Окунев
Не знаю, правда ли всё это, но разговоры такие есть…
– Разве критика отдельных действий отдельных членов партии является преступлением? Предположим, всё, о чем ты рассказал, правда. Ну и что? Разве критика в интересах партии является преступлением против нее? За это его исключили из партии и арестовали? Объясни мне, Захар… Я что-то ничего не понимаю…
– Его арестовали не за критику, а за конкретные преступления против советского строя и партии. За какие – я не знаю… Если следствие выяснит, что он невиновен, его освободят. Не сомневайся в этом, Сема. И учти, органы госбезопасности просто так никого не арестовывают…
– Все равно не понимаю, – пожал плечами Семен. – Уж прости меня, брат, не понимаю…
– Каминский был другом Орджоникидзе, – вдруг вспомнил Захар, – рассказывали, что он не хотел подписывать медицинское заключение о смерти Серго…
Семен собрался было спросить, что это значит, но проводница предупредила, что поезд отправляется. Братья обнялись безмолвно…
Семен уезжал из Москвы в Ленинград с нелегким чувством обрушения своих надежд, которые становились всё более иллюзорными, и с недобрым предчувствием надвигающейся беды…
Предчувствия его не были обманными, но ему не довелось узнать, что Григория Каминского расстреляли через семь месяцев после ареста. Ему не довелось узнать, каким чудовищным пыткам подвергся за полгода бывший нарком здравоохранения в камерах и кабинетах НКВД, прежде чем пуля палача избавила его от мучений…
Ленинград – Красноярск
29/VI/37
Сонечка, родная!
Мне нужен твой совет, а тебя рядом нет, вот и пишу…
Семен ездил в Москву для обсуждения ряда вопросов работы института с наркомом здравоохранения Каминским. Заранее договорился с ним, но встреча не состоялась, потому что Каминского арестовали как врага народа, вероятно, за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Семен позавчера вернулся из Москвы, ужасно расстроен, что зря съездил и что вопросы взаимодействия с наркоматом остались нерешенными. Но главное не в этом – он шокирован самим фактом ареста наркома и, как я вижу, не верит в его виновность. Говорит: «Григорий Наумович и контрреволюционный заговор несовместимы». Я пытаюсь доказать Семену, что ему очень повезло. Если бы нарком успел принять его буквально накануне своего ареста, то грош цена была бы тем договоренностям, а неприятностей не оберешься… Семен в подавленном настроении, меня не слушает, бормочет, что, мол, Ваня, наверное, был прав… Ты понимаешь, о чем я говорю… Даже работа, которой он был так занят, похоже, уже не влечет. Не знаю, что делать… Больше всего опасаюсь того душевного разлада с Семеном, о котором мы с тобой говорили еще здесь. Что может быть страшнее разлада с близким человеком по партийным делам, по политике нашей партии, которой мы преданно служим уже много лет, считай – всю жизнь. Ты-то это хорошо понимаешь – что посоветуешь?
Есть и добрая новость. Семен встречался в Москве со своим братом Захаром.