Без лица и имени. Андрей Бадин
три минуты, напрочь прогнало его сонливость.
Изображение на экране монитора понемногу сфокусировалось, и все увидели три иномарки, стоящие перед оврагом на узкой лесной дороге. Съемка велась скрытой камерой из четвертой машины, расположенной на шоссе недалеко от третьей. Дело происходило днем, в пасмурную погоду, и по распустившимся листикам на деревьях было видно, что стояла ранняя весна.
Из трех машин вышли люди с автоматами и сошлись на свободном пространстве. Стали что-то говорить друг другу на повышенных тонах, жестикулировать, ругаться.
– Бандитская разборка, – вяло констатировал Петрович, но сон его стал понемногу улетучиваться. Его заинтересовала запись, и он понял, что на ней может быть что-то интересное.
А люди на дороге все ругались, пока коренастый лысый мужчина лет пятидесяти не вынул пистолет и не выстрелил в разговаривающего с ним высокого парня. Тот упал, и люди Коренастого стали стрелять в людей Высокого. В мгновение ока все попрятались за машины и стали перестреливаться из-за них. Раненого Высокого под огнем оттащили за джип и открыли ураганный огонь из автоматов по той машине, в которой находился оператор. Тот, видимо, лег на сиденье, потому что на экране была видна только дверца машины да изредка появляющиеся в ней отверстия от пуль.
– Вот это да, – парировал Семенов, – он снимает под огнем, видите, пули дверь пробивают!
Вдруг раздался взрыв, за ним другой, и автоматные очереди прекратились. Оператор снова поднялся и направил объектив на поле брани. Две машины людей Высокого горели, а раненые бойцы расползались от них в разные стороны. Коренастый выскочил из-за легковухи, побежал к врагам и стал по очереди расстреливать их, пока не добил последнего. Потом он и его люди залезли в уцелевшую машину и умчались с места бойни. Оператор прекратил съемку и выключил камеру.
Экран погас, и все присутствующие переглянулись.
– И что? – скептически спросил Семенов. – Я столько записей с такими перестрелками видел, а в некоторых сам участвовал, да еще не в таких, а в более крутых. Как жив-то остался, не знаю. – Он протер взмокшее лицо рукой, вытер ладонь о свернутый вчетверо носовой платок и сунул его в карман.
Но запись на этом не закончилась, и голубой экран снова засветился. На нем возник живой и невредимый Тимур Урусбаев, и все, увидев его, вздрогнули. Он сидел в кресле возле шкафа с книгами, видимо, в кабинете своей квартиры и курил длинную толстую трубку. На столе перед ним стояли бутылка коньяка и налитая рюмка. Он некоторое время молчал, и было видно, что он собирается с мыслями. В нижнем углу экрана были цифры, и указывали они число, месяц и год съемки.
– Двадцать пятое мая две тысячи четвертого года, – прочитал Петрович. – За два месяца до его смерти.
– Два месяца назад он сделал эту запись, – кивнул Терещенко. – Причем подделать число трудно. Оно вписывается в изображение, и его можно стереть или изменить только с помощью компьютера.
– Писали на диск? – спросил Семенов.
– Нет, на цифровую камеру, но потом переписали