Черная графиня. Марк Казарновский
непонятной ягоды, но Лиза просила его на тумбочке прикроватной оставить.
Доктор же вновь зашел. Весь персонал уже знал: лежит графиня Миттрах, красоты необычайной. И, мол, доктор наш влюбленный в нее прям без памяти, теперь здесь днюет и ночует, и молится в Преображенском храме, и свечки ставит, ставит.
Конечно, неправда, хотя красотой тела и лица наш эскулап, твердых взглядов Генрих Иванович, был немало удивлен. Скажем так.
Но в настоящий момент его заботили две вещи. Желательно было узнать, что же произошло с графиней. И, второе, как бы поосторожнее ей рассказать про руку. Все-таки для дамы света, да еще незамужней (это ему Маркел сказал), это известие – травма психологическая. Так-то вот.
– Здравствуйте, графиня Лиза, это снова я вам надоедаю, – начал Генрих свой визит.
– Да нет, что вы, доктор. Я вам так признательна, вы меня просто вытащили из огромной беды.
– Спасибо, хотя это мой долг. Вот только не смог спасти левую ладонь.
Неожиданная реакция Генриха удивила.
– Да ладно, все же рука-то сохранилась, уже хорошо. – «Как рассуждает, – мелькнуло у Генриха, – видно, шок уже прошел». – Правда, еще очень больно.
– Я решил, графиня, вам дать уколы с морфием. Морфин боль заглушает, только боюсь, чтобы не было привычки. Это очень опасно для пациента. Ну-ка, голубушка, расскажите мне, что же произошло. Я такого еще не видал, а пришлось повидать уже многое. Особенно в Российской империи. И не бойтесь, я могу хранить тайны.
– Да все тривиально, доктор. Я купила новое изобретение, примус. Залила, зажгла спичку и… дальше не помню ничего. Только взрыв сильный, да стекла почему-то полетели в комнату, вот и руку, что придерживала примус, обожгло и дернуло. А дальше я уже была не в себе. Бросилась, в чем была, к Маркелу. Я рядом квартирку в доходных домах снимала. Теперь, видно, не сдадут. А с Маркелом мы старые знакомцы. И проживаем рядом. Да иногда у князя Голицына на вечерах встречались.
Тут в палате повисла тишина изумления. Изумлялся доктор, ибо о судимости Маркела он знал, а вот о князе Голицыне не слышал.
Вид у доктора был такой обескураженный, что Лиза рассмеялась. Хотя смеяться было больно. И ногам, и животу, и рукам – везде эти стеклянные осколки побывали.
– У меня к вам просьба, доктор. Уж вы подтвердите, ежели полиция будет к этому событию проявлять любопытство, то расскажите, что сейчас от меня услышали. А то они начнут… – И Лиза снова задремала.
Видно, укол ей сделали, потому что вместо кошмаров, которые ее мучили с определенной поры, сквозь дрему заскользил туман, как поют – сиреневый, а она тихонько снова стала маленькой, нет, просто очень маленькой девочкой. Теплая тетенька тихонько несла ее к саням, а что-то солененькое капало и капало на личико. И шептала эта тетенька, сторожко оглядываясь по сторонам:
– Лизонька, запомни, радость моя, ты царская доченька. Только Бог не услышал молитвы наши. Но тебе будет хорошо, ты только не забывай, не забывай…
Графиня Миттрах не забывала, не зная что, но засыпала, и туман, туман…
«Видно,