Мы умели верить. Ребекка Маккай
стали переливаться голубым, и розовым, и зеленым. Свет растекался по их потным телам, вырисовывал плечи. «Вон тот, – сказал Чарли, указывая на переливчатого танцора. – Дай ему свой номер, давай».
Даже притом, что Йель в то время хотел только одного – остаться наедине с Чарли, сама идея такого заведения, как «Бистро», привела его в восторг. В Энн-Арборе был один откровенный бар для геев, но там не было ничего подобного, никакого диско, ощущения счастья, разлитого в воздухе. Бар в Энн-Арборе был грязным, с унылым музыкальным автоматом и засохшей геранью на окнах, чтобы с улицы ничего не разглядеть. Там геи чувствовали себя словно в укрытии, и всякое счастье казалось краденым. А здесь гремела музыка, работали три бара, светилась пара неоновых губ и множество зеркальных шаров. Здесь все било через край. Еще пять лет назад таких заведений на Халстед-стрит было немного – бары только начинали возникать; люди осторожно осваивали их; и Бойстаун (никто еще не называл его так) только образовывался – так что с этого места у реки началась любовь Йеля к городу ветров.
В «Бистро» Йель признал за собой право радоваться жизни. Пусть даже он просто стоял у стены, с выпивкой в руке. В этом городе, заявляло «Бистро», непременно случится что-то хорошее. Чикаго раскрывал ему одну за другой заманчивые улицы и лакомые уголки. Город вплетал его в свой узор, вливал пиво ему в рот и музыку – в уши. Он признал его своим.
Той осенью отношения Йеля и Чарли перешли в серьезную фазу – Йель во хмелю прошептал на ухо Чарли, что влюблен, а Чарли прошептал в ответ: «Пусть это будут не просто слова», с этого момента все начало развиваться – и следующий год Чарли то и дело волновался, что Йель еще не вкусил городской жизни, не нагулялся, и что однажды он проснется и решит наверстать упущенное. Чарли говорил: «Когда-нибудь ты оглянешься и задумаешься, на что потратил юность». Йелю исполнилось двадцать шесть, и Чарли с чего-то решил, что относится едва ли не к прошлому поколению, хотя был старше всего на пять лет. Но Чарли начал взрослую жизнь на удивление рано, в Лондоне. Йель же начал все понимать про себя лишь на втором курсе Мичиганского университета.
Постепенно все вошло в норму. Йель привык к отношениям, настолько, что Тедди, считая себя большим остряком, называл его лесбиянкой и спрашивал, как жизнь в коммуне. Он оставался с каждым из двух своих первых любовников по году. Он ненавидел драмы – не только печальное окончание отношений, но и бурные завязки, самокопания, нервозность. Он устал знакомиться с парнями в барах, и он бы скорее лизнул тротуар, чем искал одноразового секса на парковке у пляжа. Ему нравилось придерживаться с кем-то четких планов. Нравилось ходить в кино, чтобы смотреть кино. И вместе покупать продукты. Два года все шло как по маслу.
А затем, когда вирус добрался до Чикаго – замедленные цунами с обоих побережий – Чарли неожиданно, необъяснимо принялся переживать, не из-за СПИДа, а из-за того, что Йель бросит его ради кого-то другого. В прошлом мае, еще до того, как он осознал всю степень риска, Йель согласился на недельное паломничество с Джулианом и Тедди в отель