Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1: Время символизма. Николай Богомолов

Речь идет о лекции поэта К.Д. Бальмонта «Флейты из человеческих костей» (опубл.: Золотое руно. 1906. № 6). История, рассказанная Гиппиус, изложена в письмах Бальмонта к А.В. и И.В. Амфитеатровым следующим образом. 24 апреля он сообщил о том, что закончил первую лекцию из цикла «Флейты из человеческих костей», «Поэты Города» и «Поэзия Космогонии». Однако 19 мая ему пришлось оправдываться: «Я давно не испытывал такой радости, как дописывая последние строки «Флейт». Я был счастлив, что на другой день должен был их читать. Но, очевидно, марево овладевает мозгом, когда менее всего этого ждешь. Я не чувствую никакой вины, я чувствую лишь тоску, что это случилось так». На следующий день (видимо, получив письмо от И.В. Амфитеатровой) он писал ей: «…Вы не вполне поняли одного простого обстоятельства: обмана никакого не было, желание читать было, лекция была готова, но, переутомившись, я надорвался, захворал и читать не мог. Вы понимаете: не мог. Почему Вы испытываете “стыд”, я не очень разумею. Если оттого, что несколько человек попросили денег на трамвай, я жалею, что Вы самым простым образом не дали им этих денег. Хотя я считаю, что болезнь есть вещь уважительная, я бы с удовольствием уплатил этот расход, и, если лекция моя не может состояться, я охотно уплачу стоимость найма зала.

Высказав Вам сожаление о том, что лекция не состоялась в должный срок, я чувствовал не “личную неудовлетворенность”, как подумали Вы, а сожаление, что эта лекция, которая была так исторгнута из души, не была прочитана людям, которые от нее, быть может, стали бы немного красивее.

Что касается окружающих меня, они умеют именно и о других думать, но устранить неизбежное – это вне воли и близких и далеких. Во всяком случае, я радуюсь, что они испытывали боль, а не стыд» (Бальмонт К.Д. Где мой дом: Стихотворения, художественная проза, статьи, очерки, письма. М., 1992. С. 403–404 / Публ. В. Крейда).

Поэт Николай Максимович Минский (Виленкин, 1856–1937) и его жена, поэтесса и переводчица Людмила (Изабелла, в бытовом общении – Бела) Николаевна Вилькина (1873–1920). Минского и Гиппиус связывали долгие и сложные отношения, нуждающиеся в детальном описании. Переписка Гиппиус с ним: Литературное наследство. Т. 106, кн. 1. С. 108–397 / Вст. ст. и примеч. С.В. Сапожкова; сост. и подг. текста А.В. Сысоевой и С.В. Сапожкова. К Вилькиной Гиппиус относилась с ревнивым интересом и весьма неприязненно.

Многолетняя любовница Бальмонта Елена Константиновна Цветковская (1880– 1943). См. о ней: Андреева-Бальмонт Е.А. Воспоминания. М., 1997. С.365–376 и по указателю. О ее внешности в 1905 г. очень схоже вспоминал А.Н.Бенуа: «…вместе с нами поселилась еще поклонница – муза поэта – молодая барышня, фамилии которой никто из нас не знал, но которую принято было означать одним только именем – “Еленочка”. <…> Поэт неустанно и очень быстро шагал по всей местности, никогда не останавливаясь, закинув гордо голову и глядя в небо; за ним легкой поступью едва поспевала в своей развевающейся тальме щупленькая Еленочка, производившая на нас скорее впечатление жертвы» (Бенуа Александр. Мои воспоминания. Кн. 4-5. С. 425–426).

Бакалейщику (франц.).

Об отношении А.Н.Бенуа к Бальмонту см. в его воспоминаниях: «Должен сказать, что и в трезвом виде Константин Дмитриевич не был мне приятен. Отталкивающее впечатление производила на меня одна его наружность <…> Его манеры напоминали актера, играющего роль ловеласа-бреттера. При этом высокомерная гримаса, нескрываемое выражение какого-то своего безмерного превосходства над другими» и т.д. (Там же. С. 426).

О встречах Мережковских с представителями различных французских политических течений, в том числе с анархистами, см.: Соболев А.Л. Мережковские в Париже. С. 341–344. Сама Гиппиус вспоминала об этом времени так: «…у нас было три главных интереса: во-первых, католичество и модернизм (о нем мы смутно слышали в России), во-вторых, европейская политическая жизнь, французы у себя дома. И наконец – серьезная русская политическая эмиграция, революционная и партийная <…> С французами вначале мы виделись все-таки меньше. Увлеченье Д.Ф. синдикализмом послужило нам к знакомству с г. Лагарделем, очень известным тогда синдикалистом. Молодой, статный, чернокудрый и чернобородый, он был очень приятен особой живостью и своими зажигательными речами» (Гиппиус З. Собр. соч. Т. 16. С. 257, 259). Ср. также: Павлова М. Мученики великого религиозного процесса // Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и Революция. М., 1999). Несколько подробнее о своих беседах с анархистами Гиппиус рассказывает в письме 17.

Николай Александрович Бердяев (1874–1948) – философ, в середине 1900-х входил в круг близких знакомых Мережковских. Подробнее см.: Бердяев Николай. Самопознание: Опыт философской автобиографии. М., 1991. С. 126–131; Вадимов Александр. Жизнь Бердяева: Россия. Berkeley, 1993 (по указателю); Письма Николая Бердяева / Публ. В. Аллоя // Минувшее. [Т.] 9. Paris, 1990. Ср. обобщающую характеристику их отношений со стороны Бердяева: «Прожил четыре месяца в Париже, а теперь опять вернулся в деревню. В Париже жизнь была внутренно интересной, особенно важно и значительно было мое общение с Мережковскими. Все почти время мы очень жестоко полемизировали друг с другом, спорили и даже ссорились, но то было поучительным столкновением людей, которые находятся в одной плоскости и живут одними интересами. Обзывали они меня и православным, и консерватором, и спиритуалистом, и индивидуалистом, а я ругал их за ложное отношение к революции, за разрыв с религиозным прошлым, за склонность к сектантскому самоутверждению. Но эти споры и ссоры были значительны и много дали» (Письмо к В.И.Иванову от 22 июня <1908> / Публ. А.Б. Шишкина // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. М., 1996. С. 133; цитировавший с некоторыми разночтениями это письмо А.Л. Соболев датирует его 28 июня (Мережковские в Париже. С. 369). К сожалению, мы были лишены возможности сверить текст с оригиналом, дабы устранить разноречие). Нувель часто сталкивался с Бердяевым во время собеседований на «башне» Вяч. Иванова.

Речь идет о романе Михаила Алексеевича Кузмина «Крылья» (первая публикация: Весы. 1906. №11). Завершив работу над романом (или, скорее, в современной терминологии, повестью) осенью 1905 г., Кузмин довольно широко читал его знакомым, причем Нувель, слушавший чтение еще 10 октября 1905 г., был одним из активных его пропагандистов. См.: «Нувель приходил узнать, куда я скрылся, просит позволения сегодня читать “Крылья” [Дягилеву, Философову, Баксту] кому-то» (Кузмин М. Дневник 1905– 1907. СПб., 2000. С. 82. Фамилии, заключенные в скобки, в оригинале зачеркнуты). Об отношениях Кузмина и Нувеля см. в публикации их переписки: Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Cтатьи и материалы. М., 1995. Прочитав роман (уже в печатном виде), Гиппиус отнеслась к нему крайне негативно (см.: Антон Крайний. Братская могила // Весы. 1907. №7. С. 56–63).

Здесь и далее – см. примеч.4 к письму 7.

Речь идет о созыве 1-й Государственной Думы (начало заседаний 27 апреля), большинство которой составляли кадеты. Николай Иванович Кареев (1850–1931) – знаменитый историк, был членом партии кадетов и депутатом 1-й Думы. Ироническая фраза Гиппиус – перефразировка известного места из гоголевского «Ревизора»: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…»

О Н.М. Минском см. письмо 15, примеч. 3. «Мэонизм» – его философская теория, к которой Гиппиус относилась с большим скептицизмом. См.: «Меонизм» Н.М. Минского в сжатом изложении автора // Русская литература ХХ века. Т. 1. С.364–368. В Париже Минский скрывался от преследований за активное участие в деятельности петербургской социал-демократической газеты «Новая жизнь»; Мережковские считали его революционные настроения несерьезными и скоропреходящими. В письме к Брюсову от 11 мая 1906 г., вскоре по приезде в Париж, Гиппиус писала: «Видели “эмигрантов”. Одинокого романтика, злобного идеалиста от мэонов…» (Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 130 / Публ. и подг. текста М.В. Толмачева; коммент. Т.В. Воронцовой).

Об отношениях Мережковского и Л.Н. Вилькиной в 1905–1906 гг. см. его письма к ней (Публ. В.Н. Быстрова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год. СПб., 1994). Для характеристики этих отношений весьма показательно несколько более позднее письмо Минского к Мережковскому, которое приведем полностью:

Дорогой Дмитрий Сергеевич,

На днях я писал Дмитрию Владимировичу, прося назначить мне свидание по «конфиденциальному» делу и ответа на свое письмо не получил – не хочу думать, почему. А конфиденциальное это дело заключалось в следующем. Я хотел через Д<митрия> В<ладимировича> просить Вас, в случае, если Вы изменили свое мнение о стихах Л<юдмилы> Н<иколаевны> (Вы прежде, кажется, отзывались о них с некоторым одобрением?), не писать о них вовсе. Почему у меня явилась мысль о том, что Вы можете отнестись к стихам Л<юдмилы> Н<иколаевны> отрицательно, – не смогу Вам сказать, не знаю сам. Что-то было в Ваших словах, в Вашей улыбке в последний раз, что меня обеспокоило. Сознаюсь Вам, что пишу это письмо с некоторым насилием над самом собою; мне было бы гораздо легче просить Вас не непосредственно, а через Д<митрия> В<ладимировича>. Как-то странно мне говорить с Вами о критических отзывах. Но вы ведь знаете, что лично я ни от какой критики ни полемики не бегу, а, наоборот, иду им навстречу. Если бы дело касалось тут Ваших убеждений или если бы Вы по обязанности должны были давать отзывы о новых книгах, я, конечно, никогда не решился бы просить Вас о чем бы то ни было. Но в настоящем случае речь о Вашем отзыве зашла только по моей просьбе, и, сознаюсь, мне бы было мучительно думать, что по моей же воле появится о стихах Л<юдмилы> Н<иколаевны> отрицательный отзыв, который ее так сильно огорчит. Мне было бы больно, ели бы Вы ее огорчили, и еще больнее, если бы я сам был тому причиной. А Вы, вероятно, знаете, что значит для русского писателя критический отзыв, подписанный Вашим именем. Ваше признание или Ваше отрицание имеет в русской литературе почти абсолютное значение.

Мы с Вами вместе начали свою литературную деятельность и долгое время шли почти рядом. Так вот, во имя прошлого прошу Вас не написать о Л<юдмиле> Н<иколаевне> ничего, что могло бы ее огорчить. Это не значит, что я прошу Вас говорить то, чего Вы не чувствуете. Такая просьба была бы смешна и оскорбительна. Но я прошу только в случае, если Вы относитесь к ее стихам отрицательно, не писать о них вовсе. Скажу по правде, мне ее стихи очень нравятся, но, может быть, я в этом деле не судья.

Само собою разумеется, что Л<юдмила> Н<иколаевна> не имеет ни малейшего понятия о моей прежней просьбе и теперешней.

(Amherst Center for Russian Culture. Zinaida Gippius and Dmitry Merezhkovsky Papers. Box 4. Folder 40).

Имеется в виду Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт (1867–1950), вторая жена К.Д. Бальмонта. В продолжении цитированного выше письма к Брюсову Гиппиус сообщала о визите к Бальмонту: «Идя к нему – ждали Елены, но к печали увидели грустную и седую Екатерину. Бальмонт без игры и тоже злобноват» (Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 130).