Шоколад с морской солью. Sofina Rise
тоже, поэтому девушка нашла один единственный выход: дабы не смотреть и не терять эмоционального равновесия, нужно чем-то себя немедленно занять. Например, убирать вещи на свои места, мыть посуду, раковину или бог знает что ещё, главное – мыть! Готовить еду, если продукты остались, или делать вид, что собираешься приготовить. Наконец всегда можно подмести пол или заплести ребёнку косы, если под рукой какой-то другой работы не оказалось – главное, не останавливаться ни на минуту, иначе беда. «Усатый клоп» настигнет и, хищно набросившись, растерзает призрачный и хрупкий душевный покой Камиллы. Благо, любое движение ей, в прошлом профессиональной танцовщице, восходящей и внезапно погасшей звезде бразильского балета, давалось легко, а вот смирение давалось намного сложнее… Нищета, окружающая жизнь Камиллы, тисками сковывала каждый вдох и обрекала мысли на сумеречные блуждания в лабиринте с сотней закрытых дверей. Дом в Санта-Терезе – единственное место на Земле, где им с дочерью рады. Дон Пабло – единственный, в чьих глазах Камилла видит заботу, участие, ласку, и единственный, кого ей так хочется назвать отцом. Но она стесняется. Не говорит ему о своих чувствах, но любит всем сердцем. Искренне. Нежно. Сострадает его боли и не обращает ни малейшего внимания на то, что старик всегда и по любому поводу ворчит, трясёт сухими корявыми пальцами рук, скрученными подагрой. От его одежды сильно несет дешёвым табаком, а гневно споря он всегда шепелявит и щедро брызжет слюной на собеседника. При этом он тактичен, заботлив, вежлив и никогда не пристает с расспросами. Не заходит на чужую территорию и искренне любит малышку Эмилию. Сморщенный, словно сухой чернослив, болезненно худой и слабый, он обладает какой-то удивительной внутренней силой. Она чувствуется за морщинками усталых век, за сгорбленной под тяжестью болезни спиной и за тихой улыбкой в ответ на случайное прикосновение. Камилла любила его тайком. Подглядывала из-за занавески за тем, как старик, стоя на балконе, молчаливо смотрит на крыши соседних домов, умилялась его едва различимой улыбке. В такие моменты девушке казалось, что среди покосившихся усталых декораций он один способен вдумчиво разглядеть «нечто удивительное», доступное лишь оку посвящённого.
Пабло больше никуда не спешит. Он смотрит пристально, почти не моргая, и молчит. Что же он видит? Камилла неизменно задавала себе один и тот же вопрос, одновременно силясь понять, откуда в этом древнем умирающем динозавре столько мудрости спокойно принимать то, чего не избежать? Принимать… Страшное слово. В нем нет надежды, в нем только пепел и слёзы. Разумеется, Камиллу порой посещали размышления о собственной смерти и своим юным умом она понимала, что конец неизбежен. Иногда, поддаваясь скорби разбитых иллюзий, она мечтала не просыпаться вовсе, но… Если бы кто-то с утра, за завтраком, ей сказал, что сегодняшний рассвет последний в жизни, омлет, пусть