Смертельный лабиринт. Андрей Добров
старого графа, в новую, безбедную жизнь с мягкой постелью, шелковыми рубашками и прислугой. Да, попав в столицу, он мечтал об этом, хотя и полагал, что мечте не суждено сбыться. Но она сбылась – неожиданно и… горько.
Юноша старался не думать о разочаровании, которое постигнет старика, когда утром он не обнаружит внука – наверное, граф рассердится – шутка ли! Ведь он пообещал Феде новую жизнь и свое покровительство! Ну и пусть! Молодой человек шел по улице насупленный, пытаясь понять свои чувства к графу. И не находил в душе ничего. Родная кровь не отзывалась на воспоминание о старике в длинной белой рубахе. Хуже того, он вызывал в юноше раздражение. Как старик мог так легко отправить собственного сына в ссылку, отказаться от всяких отношений с ним? Ни одного письма за столько лет! Ни одной посылки!
В голове все еще плавали остатки повторяющегося сна, который и решил все дело – умирающий отец и мать, застывшая, заледеневшая в отчаянии. Где был этот старик, когда они перебивались с хлеба на воду? К чему его нынешние подачки – этого чужого дряхлого человека, неужели ими он захотел расплатиться с ним, Федей, за все то зло, которое сам же и сделал их семье?
Юноша шел наугад, переходя по мостам над узкими каналами. Петербург еще только просыпался. Пахло дровяным дымом – дворники и челядь топили печи, выстудившиеся после ночи. Навстречу медленно ползли полотняные фургоны и телеги с битой птицей, свежим хлебом и прочей снедью для лавок. Федя обогнул трех заспанных прачек с большими корзинами – они шли к ближайшей пристани стирать белье. Извозчики целыми вереницами, покинув артельные дома на окраинах, направлялись к биржам, своим стоянкам, где их нанимали для поездок. Приказчики снимали замки с дверей лавок и изнутри отворяли тяжелые ставни, закрывавшие небольшие стеклянные витрины со всякой всячиной.
Федор подумал, что у него нет денег, города он не знает и не представляет себе, на что и как дальше жить. Возвращаться в Читу он не хотел, из отцовского дома сбежал. А живот уже начало подводить от голода. Тут сильный удар сбоку сбросил юношу прямо на булыжную мостовую.
– Куды прешь, шайтан! – гаркнул чей-то высокий голос. – Совсем глаз потерял?
Потирая ушибленный локоть, Федя поднялся и посмотрел на кричавшего старика-татарина, с трудом поднимавшего упавшую набок тачку – по панели рассыпались вязанки тряпок, ржавые котелки и чайники, кости и коробки. Он только что выкатил ее из арки.
– Прости, дядя, – пробормотал Федя и бросился поднимать добычу старьевщика. Тот поначалу замахнулся, подумав, что молодой человек пытается украсть его вещи, как уже не раз случалось, но потом придержал кулак – все равно никакого проку не вышло бы, – юноша был выше и явно сильнее его. Настороженно глядя на то, как Федя складывает старье обратно в тачку, старик спросил:
– Ты кто?
– Я? – удивился юноша. – Федор Александров. По фамилии Скопин.
– Ну-ну. А чего бежишь? Украл что-то?
– Нет.
– Смотри мне! – погрозил старик-татарин и взялся за ручки тачки, отполированной до черного блеска. Кряхтя, он начал толкать