Легенда Арагона. Елена Свиридова
Ему не ответили. Тогда он толкнул дверь. Она была не заперта.
В глубине комнаты горела на высоком столе единственная свеча, и жёлтое пятно освещало небольшое распятие, висевшее на стене. Два других предмета, стул и сундук, накрытый старым ковром, находились в полумраке. Больше в этой комнате с ровными стенами ничего не было.
Алонсо стоял посредине своей кельи. Видимо, он только что встал с сундука и пошёл на стук в дверь, но, увидев графа, остановился. Дон Эрнесто тоже замер, поражённый метаморфозой, происшедшей с Алонсо. Он не узнал того оборванного, испуганного скитальца. Перед ним в длинной чёрной одежде, словно в монашеской рясе, выпрямившись, стоял иконописный старец. Его длинные расчёсанные волосы и ухоженная борода были совершенно белы; сухощавое лицо с тонким носом выглядело строгим; и только глаза, обведённые тёмными кругами, были по-прежнему расширены то ли от неожиданности, то ли от испуга. Весь он светился чистотой и каким-то внутренним одухотворением.
– Здравствуй, Алонсо! – первым заговорил граф.
– Здравствуйте, сеньор! – поклонился старик.
– Я пришёл, чтобы спросить тебя о твоей душе: освободилась ли она от тяжкого груза?
– Нет, сеньор, – опустив глаза, ответил Алонсо. – Я нахожу лишь временное утешение… в книгах. Я перечитал их великое множество, изучил латынь, знаю наизусть стихи из Нового Завета, но… ничто не может вернуть моё прошлое, ничто не может изменить его…
– Продолжай, – чувствуя, что Алонсо чего-то недоговаривает, сказал дон Эрнесто. – Будь со мной откровенен.
Тот кивнул, а потом, спохватившись, жестом пригласил графа сесть и пододвинул ему стул. Присев на сундук, который, должно быть, служил ему постелью, Алонсо заговорил:
– Я всегда очень любил детей. Так случилось, что я не успел жениться и завести собственных… Впрочем, может быть, это и к лучшему… Сеньор, Вам уже, наверно, сказали, что я сторонюсь всех. Собственно, я и не нуждаюсь ни в чьём обществе, но… Когда я слышу голос сеньориты Алетеи Долорес или смех сеньора Рафаэля Эрнесто, меня словно кто-то обжигает калёным железом: это пытка, настоящая пытка слушать, как резвятся дети, только из-за двери, не сметь не только заговорить с ними, но даже показаться пред их невинными очами!.. – Алонсо вдруг порывисто встал, потом опустился перед графом на колени и поцеловал край его плаща. – Сеньор! Я мечтаю хотя бы изредка встречаться с доном Рафаэлем Эрнесто и его сестрой. Позвольте мне иногда беседовать с Вашими детьми! Дайте мне, наконец, какую-нибудь работу в замке! Я устал жить бесполезно, я хочу делать добро. Может быть, тогда Господь сжалится надо мной и простит мне великий грех…
– Замолчи, Алонсо! – перебил его дон Эрнесто. – Я не желаю больше слышать ни о каком твоём грехе. Человек, заставивший тебя совершить его, гораздо более грешен и достоин более тяжкой участи, чем твоя, Алонсо. Встань и слушай меня, – граф тоже поднялся со стула и торжественно проговорил: – Апостолы, совершая Таинство Священства, через возложение рук возводили в диаконы,