ПАНАРИОН В СТИХАХ. Размышления нерусского о русском в лирическом исполнении. Askar Asanuly Ussin
следующий по одному и тому же маршруту. Отчего же тогда веселимся? Тебе не понятно! Может, оттого, что ты попросту стоишь спиной и не видишь? Да все наши органы чувств настолько ограничены, что это не может не вызывать долгого, валообразного, перистальтического позыва к страданию. Ты подозреваешь, что что-то может быть не так, но бешеная энергия, захватывающая все твое пространство, просто валит тебя с ног: ее архизадача – оглушить тебя, застать врасплох, обезоружить и тепленького занести в закрытый список тех, кому будет выписан заветный билетик на борт, этот праздник жизни, этот ковчег, влекомый провидением в единственно правильном направлении. Мир – иллюзия. А этот металлический короб, мерно несущийся по волнам, и есть настоящая жизнь. В чем магия этих машин, этих амфибий, завораживающих и тотчас убеждающих людей в том, что на борт именно этих полуфантастических тварей и нужно попасть? Почему у человека, услышавшего приближение чрева этих ихтиокивотов, учащается сердцебиение, воспаляется роговица глаза, а в висках начинается дикий шабаш, неистовый цокот, нарастает эхо, идущее из глубин самого мезозоя, уснувшее однажды в каждой митохондрии, в каждой цистерне Гольджи, в каждой клеточке немощного тела, сплетенного из прокариотов и анаэробов, и вдруг пробудившееся и ворвавшееся откровением в уязвимый, никогда не затягивающийся родничок, в самое темя. Почему человеку мерещится, что он что-то упускает? Почему ему кажется, что что-то важное проплывает мимо, и ему смертельно необходимо попасть непременно туда? Почему земля, на которой человек твердо стоит, не способна его удержать, и тот стремглав пускается догонять удаляющийся кивот? Почему он отказывается замечать все иное вокруг и, опьяненный музыкой, доносящейся с движущегося борта, слышит в ней что-то свое, возможно, то, что в детстве ему напевала мама, или то, что он пацаном слышал в подворотне, когда в темноте и страхе перед огромным миром он должен был прилагать усилия, чтобы этот мир раздвинуть и в этих расщелинах, разрывах и незатянувшихся швах встретить блики солнца, играющего на его детских щеках. Удаляющийся теплоход – это бесик17, в которой он засыпал. Уходящий теплоход – детство, потерянный рай. Напоминание, что все скоротечно, и ты можешь просто не успеть. Грустная шутка. Жизнь заставляет тебя гнаться за собой только для того, чтобы ты, в конце концов, обнаружил, если все-таки окажешься на борту, что там не те, кого ты ожидал увидеть. Там – брезентовые люди, застывшие в пантомиме, и им нет дела до тебя, запыхавшегося и утомленного лучами заката. И сам ты, попав на борт, немедля превращаешься в нафталиновое ископаемое. Музыка тебя отрезвляет, и ее грубое верещание уже не воздействует на тебя так, как прежде. Скорее, тебя начинает тошнить, и тебя подмывает выброситься за борт. Безжизненные глазницы тех, кто на борту, все больше затягивает паутина. В них уже не столуется солнечный свет. Уж не лучше ли стоять прямой спиной к зазывающему
Бесик (каз.) – люлюка, колыбель.